Иногда корабли - [12]

И в монастырь. Уж лучше к монастырю,

К теплой стене прижмусь и заговорю,

Вот я – твой маленький Мук, твой носатый карлик.

Яблоко на ладони, древесный срез,

Пусть он на мне поставит тенистый крест,

Пусть он обнимет каменными руками.

Вот ежевика пахнет на берегу,

Вот распускается памятник на бегу,

Не добежав, но не прекращая бега.

Вот горожане в розовых кружевах

Замерли, вилку взяв, но не дожевав,

Сев пообедать, но не завершив обеда.

Движешься, движешься в этом густом желе,

Нет, это не аккорд, это флажолет,

Нота, которой почти что и не бывает.

Солнечный дождь без прищура, как смотрю,

Снова меня приводит к монастырю

И оплетает светом и кружевами.

Маленькие города на краю земли,

В них попадаешь случайно – захочешь ли

Выйти проветриться или увидев ратушу,

Выйдешь, увидишь – три улицы и вода,

Темный фахверк, окошечная слюда.

И уезжаешь на электричку раньше,

Так как иначе не вырвался б никогда.

Из писем римскому профилю

Ты знаешь, милый мой, я даже не скучаю,

Я каждый день сажусь за руль велосипеда

И проезжаю двадцать километров,

А если мало дел – то даже тридцать

И сорок – если солнце не палит.

Ты знаешь, милый, даже не до скуки,

Пишу дневник и делаю зарядку,

Съедаю каждый день по пол-арбуза,

Ты знаешь, ведь сейчас сезон арбузов,

И даже сердце нынче не болит.

По вечерам я выхожу на море

(мне пять минут идти тут до залива),

смотрю на горизонт – как в лучших фильмах,

И сразу тянет написать картину

Гуашью или так, карандашом,

Как солнце опускается, а следом

Луна выходит, как неспешны волны,

Песок ложится шелковым халатом,

Как я здесь не скучаю, боже правый,

Как сладко, как легко, как хорошо.

Ты знаешь, милый, эти размышленья

Наводят на спокойствие такое,

Что я уже во сне тебя не вижу.

Вино с водой – любимый мой напиток,

А на закуску – в морозилке лёд.

Да, я не говорю, что это счастье,

Бывает звонче и бывает ярче,

Бывает так, что слишком горек воздух.

Но есть друзья, которые звонят мне,

Как только приземлился самолет.

И если б я могла запомнить это —

Весь этот дым пожаров (страшно, страшно),

Все эти ураганы (как вы, живы?),

Всю эту тишину (протяжный полдень),

Смолу, траву, щебенку, ясный зной.

Все это одиночество (приедешь?),

Просторное, жилое (ты приедешь?),

Наполненное (может быть, приедешь?)

Я проезжаю двадцать километров

И ничего не слышно за спиной.

«Как всегда бывает…»

Как всегда бывает, когда всё близко, на земле, имеющей форму диска, как всегда,

почти что на грани риска, я прошу тебя подписать контракт, чтобы ты отпустил

меня в эти круги, где молчат глаза, где теплеют руки, отпусти меня на мои поруки,

я вернусь, когда прозвучит антракт.

Опусти в эту пору смешную, где я всё брожу по улицам, холодея, от случайных

огней и людей балдея, от случайных капель рюкзак промок. Сумма слов,

придуманных за октябрь, мне милей всех прочих лишь тем хотя бы, что я помню,

как она жгла когтями мой видавший виды грудной комок.

В этом доме, где я была недавно, нужно было всё принимать как данность,

в каждый праздник – особенно в календарный, не ходить к врачу, зажигать свечу.

Все свои обиды, и боль, и совесть приносить в органную полусонность, преклонять

в прозрачную невесомость, как лихую голову – палачу.

В этом хрупком городе быть тревожной, даже в шутку, кажется мне, не можно,

можно лишь бродить и неосторожно погружаться в чинную кутерьму. Начинать

письмо с meine liebe Frau, надевать пальто – никогда не траур, и кому-то

принадлежать по праву, даже в общем-то всё равно кому. Каждый вечер гладить

шнурки и банты, а по пятницам заходить в Biergarten, брать поллитра – чем мы,

мол, не ваганты, ждать любого, кто еще не пришел. Располнеть слегка – но не

до уродства, а скорей до внешнего благородства, чтобы каждый знал, что у нас

всё просто и почти безвыходно хорошо.

Там нельзя, как здесь, чтобы не считая ни снежинок, что на ладонях тают,

ни листков, что осенью дождь листает, ни погибших клеток – по сто на стих.

Каждый день, проведенный в огне, в грязи ли, световых ли лет, беспросветных зим

ли, нужно класть подальше и в морозильник, приписав число и срок годности.

Этот город, ласковый, как подушка, без сквозных окон, без подвалов душных,

он готов принять был чужую душу, обогреть холеным своим огнем. Но она

пришла к нему, догнивая, закопченая, грязная, неживая, эту душу высосали

трамваи и метро в час пик и заботы днем. Этот город вздохнул над сиротским

телом и взмахнул над ним, чтоб душа летела, а она, как стеклышко, запотела,

город всплакнул, звякнул в колокола. А в сиротском теле, горячем, цепком, было

душ этих в общем вагон с прицепом, потому что здесь, если вышел целым, целым

вряд ли доходишь и до угла.

Золотится стандартная панорама, за окном извечная надпись «Прагма», к двадца —

ти своим прибавляю справа то, что им по праву принадлежит. В нашем спальном

районе любая цифра, появившись, становится частью цикла, как мотор, как гудение

мотоцикла, как душа, которая не лежит, но зачем-то плачет навзрыд, прилипнув,

как к асфальту липнет обрывок липы, к бесконечному серому монолиту, к город —

скому мокрому неглиже.

Чтобы душу свою подарить тебе, я покупаю новую на е-бэе, может эта будет пого —

лубее, чем моя, испачканная уже.»

После дождичка

Нас написали без черновика.