Инквизитор. Охота на дьявола - [4]

— Вы давно с ним знакомы? — спросил прокурор. Голос у него был резкий и скрипучий.

— Да, конечно. Я несколько лет работал вместе с ним в валенсийском трибунале.

— Что? Вы его и раньше знали?

— Я же сказал, что знал! Ох, простите…

— Что он собой представляет?

— Это самый умный человек, которого я когда-либо встречал, — сказал брат Эстебан, но в голосе его прозвучало скорее сожаление, чем восхищение. По-видимому, проницательность брата Себастьяна отнюдь не приводила его в восторг.

— Сколько лет он был инквизитором в Валенсии?

— Три года.

— Что он делал до этого?

— Я его никогда не спрашивал, — растерялся брат Эстебан. — Мне кажется, ему бы не понравилось, если б я стал задавать вопросы… К тому же, мы никогда не были в приятельских отношения…

— Неужели вы не слышали о нем совсем ничего?

— Только то, что он очень быстро выдвинулся благодаря покровительству своего дяди, который входил в Верховный совет инквизиции. Но несколько лет назад его дядя скончался…

— И сейчас у него нет влиятельных покровителей в Мадриде?

— Не знаю…

— Это все, что вы можете мне сообщить?

— Увы!

— Ну так я вам расскажу, — улыбнулся прокурор, показав мелкие, хищные зубки. — Он происходит из благородной, но совершенно разорившейся семьи. В миру его имя было дон Бартоломе де Сильва. В молодости он изучал богословие в Алькала-де-Энарес[6], этого ему, впрочем, показалось мало, он отправился в Саламанку, затем в Коимбру, был, кажется, даже в Сорбонне и, разумеется, в Риме. Не могу сказать, чем он там занимался, кроме теологии, но, во всяком случае, по возвращении в Мадрид, он получил степень лиценциата. Затем… ему пришло в голову заняться обращением язычников, и он уехал в Мексику. Видимо, особых успехов на миссионерском поприще он не достиг, по крайней мере, через два года он вновь возвратился на родину, и более его не влекло к дальним странствиям. Несколько лет он служил комиссарием инквизиции в Гранаде, затем дядя пристроил его в трибунал Валенсии. Остальное вы знаете.

— Обо мне вы располагаете столь же исчерпывающими сведениями? — поежился инквизитор.

— Разумеется, — невозмутимо ответил брат Сальвадор и продолжил свои расспросы. — А нет ли у него каких-нибудь склонностей… э-э… пристрастий… грешков?

На свете найдется немного людей, которые удержались бы от соблазна посплетничать за спиной у своих знакомых.

— Есть, — сказал брат Эстебан и, наклонившись к самому уху брата Сальвадора, прошептал. — Он бабник!

Брат Эстебан произнес эти слова и испуганно огляделся по сторонам. Впрочем, волновался он напрасно. Его не услышал даже тот, кто должен был услышать. Не поняв сути, брат Сальвадор, однако, сразу догадался: его собеседник почему-то боится брата Себастьяна.

— Что вы сказали? — переспросил он.

— Я говорю, он волочится за каждой юбкой!

— Человек слаб, — заметил прокурор.

— Вот именно! — отозвался инквизитор. — Но, заметьте, по слабости своей люди совершают больше грехов, чем по злому умыслу.

— Что вы хотите этим сказать?

— Брат Себастьян подчас проявляет слишком большую снисходительность к молоденьким еретичкам, особенно, если они хороши собой… Конечно, милосердие — это добродетель… Но в данном случае…

— Совершенно с вами согласен, — проскрипел прокурор. — Опасно проявлять снисходительность к врагам веры.

— И потому я позволю себе дать вам добрый совет, — вкрадчиво продолжал брат Эстебан. — Если ему придет в голову в очередной раз отпустить какую-нибудь смазливую девчонку за недостатком улик, требуйте допроса с пристрастием: вы знаете, признание обвиняемого — наилучшее доказательство.

— Я приму это к сведению, — кивнул прокурор и неожиданно спросил. — Вы с братом Себастьяном никогда не ссорились?

— Ну что вы! — отозвался брат Эстебан. — Я всегда считал за честь служить вместе с ним. И лишь эта его слабость немного огорчает меня.

— Я думаю, мы поможем ему преодолеть ее, — заключил прокурор.

Они остановились и посмотрели друг другу в глаза. Каждый пытался понять, что думает другой. Но в бесцветных, точно стеклянных, глазах инквизитора, казалось, не было ни единой мысли, и только злоба на весь мир горела в колючих глазках фискала.

* * *

Хуан Карранса, местный епископ, был маленьким, тщедушным старичком с хитроватыми, прищуренными глазками. Он долгое время жил при папском дворе, выполняя поручения христианнейшего короля. Лет десять назад он с явной неохотой возвратился на родину, привезя с собой из Италии коллекцию произведений искусства, привычку к постоянной праздности и внебрачную дочь, которую он выдавал за свою племянницу. Теперь старый сибарит мирно наслаждался жизнью, созерцая свои картины и статуи, и имел довольно туманное представление о том, что происходит в его епархии. Учреждение в городе святого трибунала, так некстати нарушившего его сонное существование, его преосвященство воспринял как наказание божье.

Впрочем, епископ принял брата Себастьяна очень приветливо. Во-первых, его преосвященство по характеру был человеком мягким и добродушным, во-вторых, как и полагалось, относился к Супреме — Верховному совету инквизиции в Мадриде — с величайшим почтением и, в-третьих, привык смотреть на вещи философски, подчиняясь судьбе со спокойствием лентяя и фаталиста. К тому же, епископа приятно удивило то, что инквизитор первым нанес ему визит. Сейчас его преосвященство со смешанным чувством опасения и любопытства рассматривал человека, реально облеченного гораздо большей властью, чем он сам, и от которого, в силу занимаемой им должности, старику трудно было ожидать чего-либо, кроме неприятностей.