Инквизитор. Охота на дьявола - [103]

Франсиска, сгорбившись, сидела у окна. Привлеченная внезапным шумом, она подняла голову. Долорес ахнула. За два дня ее мать как будто постарела на десять лет. Должно быть, она ни на минуту не смыкала глаз. Она была страшно бледна, щеки ввалились, глаза покраснели, то ли от бессонницы, то ли от пролитых слез…

— Мамочка! — Долорес бросилась к ее ногам, упала перед ней на колени, прижалась щекой к ее руке. — Прости меня, ради Бога, прости меня, глупую!.. Я не хотела!..

— Доченька моя, ты жива, жива и здорова… ты вернулась, — тихо проговорила Франсиска, обнимая дочь. — Я обошла всех наших знакомых… Тебя нигде не было… Я обратилась к твоим подругам… Они тебя не видели… Я искала тебя по всему городу, но никто ничего не слышал о тебе… Я была в порту… Я просила Рамиро и его друзей найти тебя… Но и они ничего не смогли сделать… Рамиро сказал, ты сбежала с любовником… Я не поверила… Я стала молиться Богу, и Бог услышал меня. Ты жива, ты вернулась, ты снова со мной!

— Мамочка, я…

Долорес предпочла бы, чтобы мать накричала на нее, выбранила самыми последними словами, даже надавала бы ей подзатыльников. Но вынести эти тихие слова укора, этот взгляд, полный слез, было выше ее сил! Стыд точно прожег ее насквозь. Стыд, но не раскаянье…

А потом прозвучал вопрос, от которого, Долорес знала, ей не уйти, и на который нужно было чистосердечно — по-другому она не умела — ответить.

— Где ты была?

— У него, — Долорес казалась, что эта фраза все объясняет, что теперь каждый видит и знает, кто ее избранник, она даже удивилась, когда мать не поняла ее.

— У кого?

— У Бартоломе.

— Кто это?

Смутившись под внимательным взглядом матери, Долорес сбивчиво объяснила, что Бартоломе и инквизитор брат Себастьян — это одно и то же лицо.

— Доченька моя, он… обидел тебя?

— Кто? Бартоломе? — Долорес даже улыбнулась сквозь слезы. Сейчас сама мысль о том, что Бартоломе мог причинить ей зло, представлялась совершенно нелепой. Когда она в первый раз пришла к нему домой и осталась с ним наедине, она почувствовала себя голубкой в когтях ястреба. Как много изменилось с той поры! Теперь она понимала, что Бартоломе никогда не взял бы ее силой и что вовсе не обморок спас ее от расплаты. Он отпустил бы ее, даже если бы она только расплакалась или просто попросила пощады. Ничего не произошло бы вопреки ее желанию.

Но сейчас Долорес ощущала: то, что случилось, невозможно скрыть. А, может, материнским чутьем Франсиска угадала все, что не было сказано.

— Так вот какова цена нашей свободы! — с горечью произнесла мать. — О, если бы я знала, что ради нашего спасения ты пожертвуешь своей честью, я предпочла бы тысячу раз умереть! Отвечай мне: все это так? Это правда?

— Нет, мама, это неправда! То есть… это правда, но не совсем… Это не вся правда, мама!

— Что же еще?

— Я люблю его, мама! — теперь взгляд Долорес был ясен и тверд.

— Человека, который едва не осудил нас!

— Который спас нас, мама!

— На его счету сотни невинных жертв!

— Но и сотни спасенных, мама!

— И сотни казненных!

— Мама, ты несправедлива к нему! Бартоломе поймал черта. Кто, скажи мне, отважился бы на это?!

— Дочка, что ты говоришь?! Какой черт?!

— Тот самый, что всех убивал. Помнишь?

— Ты устала, ты больна… Человек не может поймать черта.

— Ах, мама, если б ты знала!..

Долорес хотела рассказать, какие опасности довелось ему пережить, какие мучения вынести, но осеклась на полуслове. Мама, родная мама, не понимала ее!

— Где он сейчас?

— В трибунале, — упавшим голосом ответила Долорес.

— Там, где новые жертвы подвергаются допросам и пыткам, и другим молоденьким девушкам предлагают внести выкуп за себя, своих матерей, отцов и братьев?!

— Мама, — прошептала Долорес, — это жестоко!

— Прости, доченька, но я так хотела, чтобы ты была счастлива, чтобы твоим мужем стал честный, порядочный человек. Долорес, что же ты наделала?!

— Мама, вспомни! Ты отказалась от богатства и титулов, чтобы последовать за моим отцом! Ты стала его женой вопреки всем запретам и условностям!

— Женой, а не любовницей! — возразила Франсиска.

— А если бы он был не моряком, а монахом, это остановило бы тебя?

— Бессмысленно рассуждать о том, чего не было!

— Но, мама, почему я не могу быть с человеком, которого люблю?! Кому я этим причиняю зло? Кому я мешаю? Почему я должна отказаться от своего счастья?! Ради чего?!

— Разве это счастье — прятать свою любовь и знать, что она преступна?

— Что ты говоришь, мама?! Разве любовь может быть преступной?!

Франсиска отвела взгляд.

— Мамочка, — прошептала Долорес, обнимая ее, — прости и не сердись на меня… Я тебя не оставлю. Я буду часто-часто приходить к тебе. Обещаю!

— Ты хочешь сказать, что сейчас… возвратишься к нему?

Долорес непонимающе посмотрела не нее разве могло быть иначе?

— Пусть будет так, как ты хочешь, дочка, — всхлипнула Франсиска. — Я не стану чинить тебе препятствий… Лишь бы ты была счастлива!.. Но как я боюсь за тебя! И как мне больно! Я буду молиться, чтобы тебе не пришлось поплатиться и жестоко раскаяться! Я буду за тебя молиться, но благословить тебя — выше моих сил!

* * *

Наконец-то в зал допросов ввели настоящего, а не мнимого колдуна! Несмотря на то, что де Гевара был ранен, обессилен, измучен, Бартоломе не рискнул остаться с ним один на один. Он велел страже остаться и встать у входа.