Инкубус - [35]

Мне пятьдесят восемь. Что это значит? Половину века я пытаюсь понять и оценить, что происходит в окружающем меня мире. Но этого мало. Половину века я ищу ответ на самый непростой вопрос, что когда-либо был мне задан, и задан не кем-нибудь незначимым и посторонним, а задан самим собой. А вопрос звучит – «каково мое место в мире?». Вопрос формулируется коротко, всего четыре значимых слова и один предлог – короче уж некуда. На ответ же у меня ушло полвека, и не скажу, чтобы я был удовлетворен качеством ответа. Все, что есть у меня, чтобы сформулировать ответ, инструмент, каким я обладаю, чтобы приблизиться к решению, – моя собственная жизнь. Почему? Потому что единственный человек, кого я знаю глубоко и досконально – хотя, возможно, мне только кажется, что знаю, – это я сам. Значит, чтобы ответить на вопрос, чтобы подытожить все произошедшее и продолжающее происходить, мне следует обратиться внутрь себя. Зачем? Чтобы без утайки рассказать вам.

Я родился и вырос в мире, населенном миллиардами людей, таких же, как я, вне зависимости от возраста, пола, цвета кожи, образования, вероисповедания и материального положения. Все мы отличаемся друг от друга – «умнее – глупее», «красивее – некрасивее», «беднее – богаче», «удачливее – неудачливее» – только тогда, когда соблюдается одно-единственное базовое право – право на жизнь. Если же оно не соблюдается, то все мы одинаковы, потому что мертвы. Мертвый не отличается от другого мертвого ничем, потому что не может взаимодействовать с миром. И всё, чем или кем он был до того, не имеет никакого значения. По простой и единственной причине: потому что он мертв.

Математика страшна. Она числами подменяет слова, количеством заменяет качество, заставляет воспринимать суть вещей не душой, а рассудком. Рассудок можно обмануть. Душу же, а тем более Дух – никогда. Но можно заставить Душу спать. Можно прожить всю свою жизнь, так и не разбудив Душу, так ни разу ею и не воспользоваться. Историки и статистики спорят друг с другом: так сколько же погибло по итогам Второй мировой войны? Чьи выкладки более точны? Двадцать миллионов, тридцать, а может, сорок? Важно ли получить ответ? Безусловно да. Изменит ли он что-то в окружающей нас жизни? Безусловно нет.

А почему он ничего не изменит? Потому что отвратительное условие задачи как бы заранее подразумевает, легитимизирует сам факт убийства человека человеком – да, говорят ученые мужи, да, это плохо, но так было всегда, и давайте будем реалистами… Но там, где таким якобы научным отношением оправдывают сам факт убийства человека, все остальное не имеет уже никакого значения. Знаете, как-то, когда мне было столько лет, сколько вам сейчас, я встретил фантастический рассказ, написанный в жанре альтернативной реальности. Там повествовалась бытовая, житейская история – я даже сейчас не помню точно, о чем шла речь. Описываемая реальность отличалась от существующей лишь тем, что в придуманном автором мире допускался каннибализм: человек мог употреблять в пищу человека. В определенные дни и часы допускалась индивидуальная и групповая охота одних человеческих особей на других, ну а в итоге, как вы понимаете, побеждал «сильнейший». Помню, наша учительница литературы устроила в классе диспут после прочтения рассказа. Помню лица, эмоции и высказывания. И помню свои ощущения – и от самого рассказа, и от состоявшегося обсуждения. И мои ощущения сильно отличались от того, что я услышал от одноклассников. И знаете чем? Тем, что они восприняли прочитанное как фантастику. Как социальный памфлет. Как непристойный мысленный эксперимент на тему «а что будет, если…». Мое же понимание оказалось иным. Для меня в рассказе отсутствовала фантастика, потому что я вспомнил историю надзирательницы из нацистского концентрационного лагеря Бухенвальд, делавшей абажуры, перчатки и женские трусики из кожи уничтоженных заключенных.

Вы можете не понять, зачем я вам об этом рассказываю. Сейчас поясню. Дело в том, что с реальными бухенвальдскими абажурами из человеческой кожи соседствуют фантастические рассказы о людях-каннибалах, а рядом с теми и другими – цифры, повествующие, сколько миллионов человек было убито. И это как раз тот случай, когда по-разному говоря о беде, мы притупляем ощущения от нее. Даже не так – не только притупляем ощущения, но, что неимоверно страшней, переносим беду в плоскости нашего понимания из пространства «это недопустимо» в соседствующее с ним пространство «ну, так бывает…». Понимаете разницу? То есть с помощью математики и фантастики производят подвижку окна Овертона[34] и тут же говорят: да что вы, да полно вам, так и было, и… и это естественно.

Я говорю об этом для того, чтобы еще раз твердо заявить: мир вокруг нас и человек в нем далеки от совершенства. И не просто далеки. Зачастую, вольно или невольно, люди способствуют тому, чтобы мир никогда не стал справедливым, человечным и совершенным. Скрытый или открытый каннибализм – нет разницы. Внутривидовая агрессия, потерявшая не то что рамки приличия – хотя какое приличие можно найти в каннибализме?! – но потерявшая даже базовый биологический смысл, не воспринимается обществом как чуждое, а напротив, трактуется как допустимое! «Вообще-то нехорошо, но в определенных условиях можно». А коль скоро «можно», то и условия всегда реально подвинуть в тот сектор шкалы, где теоретическое «можно» незаметно превратится в практическое «есть».