Инкубус - [33]

– У меня медовый месяц.

– Опять?

– Не опять, а снова!

– Ну, поздравляю!

– Спасибо. Чего звонишь? Неужто с пятой женой поздравить?

– Да не. Ты мне и без жен дорог. Слушай, Петро. Мне деньги будут теперь регулярно нужны.

– Где?

– В Мариуполе.

– Ну, это рядышком. Сколько?

– Не больше пятнашки в месяц.

– Какие пустяки! Сделаем, конечно, даже и не думай ничего такого. По той же схеме. Сейчас распоряжусь.

– Спасибо, Петь. Я твой должник.

– Знаешь, еще непонятно, кто чей должник больше. Ну, рад был слышать!

– Взаимно!

Док и Петр выручали друг друга много раз – зачем гонять наличные через границу между Украиной и Россией, если можно обойтись без лишних сложностей. Взаимозачет – и никакого волшебства, никаких лишних банков, посредников и жуликов.

Жека прыгал посреди кухни на одной ноге, вытирая и без того блестящую лысину.

– Блин, вода в ухо попала!

– А так что, выльется?

– Должна вроде.

– Ватную палочку возьми.

– Что у меня, косметический кабинет, что ли? Откуда?

– Я тебе денег оставляю, как договаривались. – Док извлек из кармана увесистую пачку. – Когда будет нужно еще, сообщишь, тебе привезут. И еще, Жень. Надо где-то за городом дом снять.

– Спасибо. А дом снимать ни к чему.

– Как так?

– У меня есть.

– Не знал. Ты не говорил.

– Ну, не нужно было, вот и не говорил. На Белосарайской косе. Старый щитовой дом. Родительский. На сваях, в песок забитых. Веранда и одна комната. Летний дом, без отопления. Удобства на улице. Но, в принципе, круглый год жить можно, если буржуйку поставить.

– Поставим, не вопрос. Сколько тебе времени нужно?

– Если бы знать. Зависит от того, как ты пришлешь магниты. Их никто, кроме китайцев, не делает.

– Жень, я постараюсь быстро. Так быстро, как смогу.

– Ладно. Давай позавтракаем, а потом всё, что нужно, туда и перевезем.

Жека, залпом всосав пол-литра пива, принялся за сооружение завтрака, напевая под нос на мотив битловской «Yellow Submarine»:

Я вчера поймал жука

Без капкана и сачка.

А теперь моя рука

Вся в говне того жука!

Док смотрел на его ходящую ходуном спину. Что, вот это недоразумение и есть тот самый инструмент Провидения в достижении нашей сверхцели?! Да уж, чудны дела и неисповедимы пути Твои…

Глава 15

Милая сердцу моему, цвет жизни моей, прекрасная, как полуденное солнце, Амайя, пусть будут благословенны минуты, часы и дни твои, без края и конца! Ранним утром открыла глаза я, оттого что поднялся ветер. Тонкий аромат сада и весенних надежд наполнил мою комнату, шепча мне о тебе, о раннем утре нашей жизни, когда ты и я прощались с бумажными корабликами, на заре отдавая их зеркальным водам прекрасной Абасири возле нашего дома, любимая на веки вечные сестра моя.

Должна я низко склонить голову перед тобой, просить прощения, да не знаю, возможно ли, и не догадываюсь, может, письмо мое разгневает, где бы ни застало тебя, и, может, сожжешь ты его в сердцах, разорвав на мелкие клочки, или выбросишь в воду, и от этого дрожит рука моя, и брызги туши грязнят белую и чистую, как наши утренние года, бумагу. Но, надеюсь, поймешь ты меня и прочтешь его, прежде чем распорядиться недостойным листком по твоему усмотрению, а решение твое приму я с почтением и благодарностью. Много вёсен не писала тебе я, но не потому, что забыла тебя. Как могла я забыть тебя, любимая навеки сестра моя? Но все равно, нет мне прощения, и есть только слабая надежда, что позволишь ты мне рассказать историю мою с самого начала и до самого конца, и не станешь гневаться, а иначе поделом мне, и достойна я гнева твоего.

Две дюжины лет покинули нас с дня, как сказала я «прощай» и словно птенец из гнезда поднялась в теплый воздух на рассвете, улетела далеко-далёко от дома и от тебя, любимая на веки вечные сестра моя. Волею судьбы очутилась я в огромном чужом незнакомом городе, где первые дни мои были омрачены тревогой и сожалением о необдуманном поступке моем. В глубоком подвале, уставленном от пола до потолка складскими полками, освещаемом мертвенным светом, в тяжком труде безропотно провела я долгие дни, пока не заслужила отпущения и не была отдана в огромный зал, в ячейку с кассой и сканером, а каждая смена моя пыткой становилась для меня, ибо все упаковки пищали тревожным звуком, проплывая мимо сканера, и звук тот снился мне, когда забывалась я коротким сном беспокойными ночами моими. Несколько лет минуло, прежде чем решено было, что не быть мне более мучимой этим звуком, и новый день подарил мне кресло и стол на втором этаже, над залом, возле окна, а из окна видны были солнце, улица и облака. Их длинной чередой дней не замечала я, начиная и заканчивая работу мою в часы, когда темно небо и не может быть на нем солнца.

Тогда не знала я о начале коротких счастливых дней моих. И вот утром ранним на улице была я невнимательна и не уступила дорогу юноше, кто шел с раскрытой книгой в руке навстречу мне и потому не заметил меня, а я не уступила ему, и столкнулась с ним и упала в лужу на мостовую. Я приносила извинения, что не уступила дорогу ему, но юноша не слушал меня, а поднял с мостовой и просил прощения у меня, что невнимателен был и шел по мостовой с книгой открытой и, сам не хотя того, толкнул меня. Лицо его солнцу, выглянувшему из туч в мрачный день, было подобно, а имя его Кииоши, а голос его нежнее всех, что могла слышать я, и сравнить могу его лишь с твоим, любимая на веки вечные сестра моя. И каждый вечер, возвращаясь с занятий в университете, стал встречать меня Кииоши, а я не понимала, со мной ли это или не со мной, а весь длинный день проводила за моим столом у окна второго этажа в ожидании, когда смогу увидеть его и услышать дивный голос, звучащий солнечно и нежно, как звучит лишь голос твой, любимая на веки вечные сестра моя. И была вечеров наших череда сладкая и тягучая, и луна припудривала летним дождем сочащиеся небеса, и были мы с ним как одно ночами короткими, а когда розовый рассвет стучался в окно мое, неотрывно вглядывалась в лицо его я, не зная, то ли Кииоши, то ли утреннее солнце восходит в комнате моей. А однажды поняла я, что утро встречаем втроем, и Кииоши пел, а мы, я и тот, у кого еще нет имени, слушали его и восторгались им.