Инкубатор, или Необыкновенные приключения Юрки Гагарина - [42]

— Что скажешь, Лили Марлен? Не заходил?

Какая я тебе Лили Марлен, дурак, — подумала Наташка с неприязнью.

Мордастый в фуражке поморщился и махнул рукой.

— Можешь не отвечать, не заходил. А за дурака ответишь.

Ткнул жезлом в спящего деда:

— Это что за деятель культуры? — Наташка хотела объяснить, что сторож магазина, дед Вася, ну да, алкаш, но гость опять ответил за неё. — Сторож магазина, дед алкаш, зовут его Вася, ферштейн.

Наташка подумала, что надо бы для приличия спросить: а кто вы вообще такие? И где ваши документы? Если бандиты и воры, то, скорее всего, пошлют её, куда подальше. Но если представители закона, обязаны показать и удостоверения личности и ордер на обыск. А то, что предполагался обыск, в этом сомнений не было. Не за кефиром же зашли в час ночи, обвешанные оружием, как Шварценеггер в роли Терминатора? И что у него с голосом?

— Вот именно, — ответил обладатель жезла, зевая, — какой, к свиньям, Шварценеггер в час ночи? И на фига нам кефир, если мы вооружены до зубов как Терминатор? А голос я сорвал. Песни пел на морозе.

Наташка закрыла рот ладонью: вот дура, что думала, то и сказала! Но поймала себя на том, что не помнит, чтобы говорила про оружие и документы. Подумать подумала, но ведь не сказала! Или она сошла с ума, или спит, одно из двух. И какой мороз летом?

— Не спишь, и с ума не сошла, не боись, — проскрипел человек в фуражке, повергнув Наташку в шок — именно эти слова только что она произнесла мысленно. — Чем меньше вопросов, тем больше шансов дожить до рассвета. Буди старикана, быстро! Шнель!

— Я уже будила, он не просыпается.

— Буди, буди, проснётся. Куда он, на фиг, денется из подводной лодки?

Наташка толкнула деда Васю в бок:

— Дедушка, вставай, тут какие-то люди пришли!

Думала, не добудится, но тот проснулся как миленький и, открыв глаза, уставился на гостей.

— Сам ты «фашист»! — проскрипел, глядя на него сурово, мордастый в чёрной фуражке. Дед открыл рот и потерял дар речи, потому как неизвестный услышал его мысли. — Какая я тебе матка, курка, яйки? От СС и слышу, етиомать. Вам, старым пердунам, фашист за каждой занавеской мерещится. И полиция тебе, дед, не поможет, даже не думай рыпаться. Милиция, полиция, что в лоб, что по лбу, это ты правильно подумал. Ты им только скажи: немцы в городе и «дурка» тебе обеспечена. Засадят в «обезьянник» до утра. Объясняйся потом с бабкой. И будет, как в загадке: сидит дед, во сто шкур одет, кто его раздевает, тот слёзы проливает. Кто это?

— Луковица!

— Сам ты луковица, это — есть дед, то есть, ты! И не кино снимают, не бзди, Илья Муромец, харэ дрыхнуть! Вставайте, граф, вас ждут великие дела! Ни за что не угадаешь, кто я. И нё Федор Бондарчук, и не Михалков! Я круче!

Даже через щетину было видно, что дед покраснел.

— Короче, Склифософский! Не встречал его? — опять на стене возникло изображение парня в куртке «Мослифт». — Откуда он, кто, куда пошёл?

Дед не успел рта раскрыть, чтобы сказать: ясен перец, не видел я козла из «Мослифта», как тот, в плаще, кивнул:

— Всё понял. Козла из «Мослифта», ясен перец, ты не видел.

И, тут же потеряв к деду интерес, повернул лицо к разорённым магазинным полкам, на одной из которых за стеклом, закрытые на тяжелый амбарный замок, выстроились в плотный ряд разноцветные сосуды с водкой.

— Что, дед, выпьем чарочку за шинкарочку?

— Я его не видел и не знаю, куда он пошёл, — с опозданием ответил тот на первый вопрос, подумав, что на всякий случай надо от всего отбояриваться, раз у людей оружие.

Человек в плаще поморщился:

— Да уж я понял! Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Мыслишь в правильном направлении. Выпить, спрашиваю, хошь?

— Чего? — спросил дед, тугой на ухо.

— Вы-пить? Ахнуть, трахнуть, бухнуть, жахнуть, забабахать, накатить, глаза залить и остаканиться? Лизнуть по писяшке? Да по пятьдесят грамм, что тут непонятного? Сообразим на двоих?

Тут вышла вперёд Наташка:

— Водку не отпускаем.

— Да нам по паре пузырей. Не жидись, хозяйка!

— Торговля крепкими алкогольными напитками решением Правительства Российской Федерации запрещена, — строго сказала Наташка. — С 22-х часов вечера до 12 часов дня. Так что, извините, отпустить не могу.

2.

Гость в фуражке посмотрел на неё с нескрываемым удивлением.

— Ты плохо слышишь? Я тебе на чисто русском языке сказал: нам с дедком по паре пузырей на рыло! Не рассуждать!

— В каком смысле? — Наташку разозлил его наглый тон. — Я же сказала: водку не отпускаем. Не имею права. Есть закон. А потом у меня и ключей нет от шкафа. Они у Ахмета, моего шефа. Приходите к открытию магазина, я вам её отпущу.

Мордастый лениво обернулся к автоматчику, стоявшему за спиной, что-то ему сказал. Тот резко, прямо с места прыгнул на высокий прилавок, двинул прикладом по стеклу и вытащил литровую водки. Наташка испуганно шарахнулась к деду.

— Закон, закон, — недовольно пробубнил гость. — Знаем мы ваш закон. Что дышло. Кто больше даст, тот и прав. Не дёргайся, шинкарка, оплатим. Почём?

— Вам сказано русским языком: водку не отпускаем, — Наташка пошла на принцип. — И никакие деньги я не возьму.

Мордастый посмотрел на неё оценивающе. Будь Наташка не так хороша, разговор с ней был бы другой. Это она поняла по сложной мимической гамме, отразившейся на лице гостя. Сначала — явное желание подавить, растоптать, не дав прийти в себя. Поэтому нахмуренный лоб, сжатая челюсть, глаза навыкате. Потом, разглядев и оценив, гнев сменяется милостью. Уже появляется желание уговорить, даже пофлиртовать. Губы расплываются в подобии улыбки, лоб проясняется, в глазах — кобелиная поволока.