- Что станет с тобой, если кончатся в мире такие, инкубы, как я?
- Мне перестанет быть мило собственное отражение.
- Как было со мной. До недавней поры я видел другого себя. Но ты в своей яростной страсти открыл мне глаза на различие между безумием – разрушительным хаосом, и пожаром – костром, в котором рождается новый виток смысла существования здесь: между раем и адом, на полпути к небу. Поглощая свихнувшихся, слабых, ты сам становишься похож на стервятника: теряешь лицо, замарываешь пеплом душу. Но никто не объявит тебя «вне контроля» за эти деяния. Никто не считается с Городом, особенно здесь на краю Ока Видящих, предпочитающих скармливать тебе, как голодному псу, только лишь потроха. Но я слышу тебя, и твой зов, боль, мольбы о спасении. Как бы ты ни пытался их скрыть за нагромождением других устрашающих или смеющихся звуков – я всё равно буду слышать. Потому что мы и вправду похожи. Так же воем под холодной луной. Так же теряем контроль, готовые денно купаться в бассейнах пламени. Так же замираем на улице, слушая джаз или блюз, рок-винтаж из хрипящих динамиков. Или просто, вне музыки, дышим осенними бризами, баюкая взгляд на барханах пустыни Невы, задумчиво сидя в тени Петропавловских башен. Сейчас, говоря с тобой, я говорю со своим отражением. Потому и тебе, как себе, предлагаю розарий души, которая ещё не раз потревожит покой, которым ты вяло приветствуешь тех, кто не в силах сполна насладиться твоим исключительным великолепием, - вздохнув, отдыхая от слов, сорвавшихся с губ в горячем любовном порыве, Гэбриел мерно закончил, - Я знаю, ты примешь моё предложение.
И бросил проклятый розарий за отражающий вал.
***
Лиллиан лежала в постели, вновь и вновь заводя мелодию музыкальной шкатулки – ту самую, что она играла в пожаре; ту самую, что Гэбриел как-то назвал при ней «мелодией своей души». Девушка, похожая на луну, полюбившая ласковый трепет челесты, в ответ нежно его целовала, шепча «ты – мой ангел хранитель», искренне веря в его теплоту.
- Я всегда в тебя верила, Гэбриел, - сказала она, увядая, - Если твоё пламя и убило кого-то – так суждено. Ты – Инкуб. Этого не изменишь никак. Но смотри: твоё пламя создало меня. Мелодию твоей души. И много ещё других прекрасных мелодий родится из твоего страстного огненного вдохновения.
Там в осколках разбитого зеркала он впервые за долгое время вновь видел себя. И шкатулка души отражалась в его искажении.
Белая ночь. Одно название её сулит бессонницу. Движутся серые тени, новые лица появляются на старых местах. Только Город, как прежде, манит своим терпким фасадом, Коломбиной нарядов репетируя новый спектакль на сцене зеркальных, свечами окрашенных зал.
Не спит «Дикий Койот». Мешает текилу с мартини в кофейном бокале. Кто бредёт под дождём; кто малюет страницы стихами. С вероналовых крыш под луной нежно кошка мурчит. По туннелям Невы с тихим всплеском Харон проплывает. Чайной ложкой грехи заливает вишнёвая Смерть. Обнажённая Жизнь на змею возжелавших сажает. Собирая билеты, всё так же играет с удачей Судьба. Музыкальных дел мастер усердно шкатулки слагает.
Не дремлет и он – Скарамуш демонических грёз.
Вновь встречает кого-то немыми, рождёнными страстью словами:
- Я искал вас… мелодию боли…
Не пугайтесь. Пойдёмте со мною...
Моё имя? Узнаете вскоре...
Гэбриел Ластморт. Инкуб.
