Инкуб - [60]

 К ней всё ближе звучал бит чугунных подков. Время от времени гулким эхом прицельного выстрела заявлял о себе Доминик, отгонявший бросавшихся на карету стервятников. Его пули обращали их в прах – словно глиняные урны, с треском разбивались о камни дорог – и боязливые псы Петербурга пятились, скуля, поджав хвосты, ища, как подступиться к назначенной хлыстом Надзирателя цели. Но Убийца, обманутый Городом, вновь обрётший себя, всё так же умело играл на волынке спускового крючка, окрашивая в серое тление стёкла очков, сквозь шрамы которых он вёз драгоценные души от плена – по линии тлена.     

***

 "Мастер слышал", как плачет Харон, колыбельной тоскою лаская свою мандолину. Радиоприёмник невнятно жужжал, подавившись поющей чумой. Перевозчик угрюмо смотрел на бурлящие и клокочущие вихри реки, едва не утянувшие его вместе с лодкой на дно, под пустыни вековых разложений. Там, под Литейным мостом, вдруг треснула благородная древесина, и свирепой волной была сжата в тиски. Но, успев зацепиться багром за стальные опоры, Харон спас свою лодку, и радио, которое, впрочем, теперь только кашляло джазом, раз в три-четыре минуты, да и то всего несколько рваных секунд. И теперь, наблюдая как букет свежих, дышащих роз, бессердечно раздирается на части, швыряется, обезглавливается помутневшей в рассудке Невой, он был не в силах сдерживать слёз, но твёрдой, закалённой в морских передрягах рукой, ногтями отщипывал звуки мелодии, направляя всю свою душу на то, чтобы усмирить, успокоить штормящие воды реки.

 - Эти розы не для тебя, - бормотал сквозь зубы Харон, - а для тех, кто захлебнулся тобою. Каждый – красив, как цветок. Они ждут, когда я расскажу им об этом. Ты не смеешь отбирать у них это. Живых, или мёртвых… каждый должен получить свой цветок – свою порцию красоты. Потому что эти розы Не для тебя, а для тех, кто захлебнулся Твоей Красотой...

 Мастер слышал...

 _________

На полпути к небу

 _________

 - Люсьель.

 Темноволосый мужчина, сидевший напротив, задумчиво посмотрел на неё, отведя взор от окна, за которым через мост Пон де-Йен под тихим дождём прогуливались молодые, красивые пары. В своих мыслях он был ещё там, среди крошечных луж, в которых отражалось яркое небо Парижа, а мотивы шарманки у набережной Сены, прочно засели в голове – так, что он даже напевал их про себя, едва слышно, обняв пальцами шею бокала, уже ждущего искупаться в вине. Он не помнил, что заказал: мальбек, или каберне – но, заметив светловолосую девушку, глядящую с укором, словно ждущую от него чего-то, не стал лишний раз задаваться ненужным вопросом, пытаясь понять, что хочет от него голубоглазая мадемуазель.

 - Простите? – обратился он к ней, - Мы знакомы?

 Девушка возмущённо мотнула головой, и, казалось, была готова уже покинуть столик, но, мгновенье спустя, предпочла рассмеяться в ответ и, небрежно накрутив локон на длинный фиалковый ноготок, повторила надменно:

 - Люсьель. Так меня зовут! И да, вы правы, мы не знакомы. Пока... Но вы, к примеру, уже знаете моё имя. А ваше?

 - Вы подсели ко мне?

 - Да! Вы вообще меня слушаете? Я пытаюсь с вами познакомиться.

 - У вас плохо получается.

 - Да неужели! Тогда я пересяду вон к тому усатому месье и избавлю вас от ненужной компании!

 Раздосадованная холодным приёмом, девушка поднялась и направилась к соседнему столику, за которым тучный француз лет сорока пяти с усердием вгрызался в жирную хрустящую утку; но незнакомец поймал её за руку и, улыбнувшись сквозь раны янтарных туманов своих пеленающих глаз, пригласил разделить на двоих красных роз терпких вин соблазнение.

 Немногим позже они лежали, сливаясь телами, в одном из отелей – заоблачных замков бродячих творцов – забывшись в кипящих страстях, опьянённых сплетеньями лоз – внезапно влюблённые в голод – горение чувств, рождённое фантазией города мечты и пёстрых павлиньих иллюзий...

 А потом он ушёл. Спустя несколько лет или дней – он оставил её бездыханной на ветхой кровати в одной из тех пыльных мансард, в которых он жил тут и там, представляя на окнах портьеры, расшитые золотыми лучами, шелка дорогих простыней и портреты застенчивых дам, складывающих свои алые губки в мольбе о горячем, бросающим в обморок поцелуе.

 То Париж нашептывал образы, присущие скорее вычурному безобразию королей, ведь он, как и любой другой Город, любил быть у власти умов. А особенно его привлекал человек, который вроде и не был человеком, что, впрочем, никоим образом не мешало ему влюбляться. Ибо тогда Инкуб, Гэбриел Ластморт, только начинал понимать этот мир, своё место в нём, и других, похожих на него демонов страсти.  

 Прошли годы, и вновь, как всегда, он остановился на полпути к небу – шагнул в неизвестную, но интригующе влекущую пустоту. Расправив крылья пожара, прорвавшись сквозь бледное эклектичное небо, спланировал вниз над палубами пришвартованных крыш, меж бронзы соборов и крон поэтичных садов, приземлившись на камни мостов петербургских владений.

 И вновь полюбил…

***

 - Почему не уйдёшь? Не оставишь этот проклятый город, который, словно безумный любовник, так и хочет поймать тебя на острый гранитный крючок?