Инкуб - [58]

 Оставив позади мост раздумий, Гэбриел Ластморт шёл, прикрыв веки, слушая голос Города – колдовское шипенье Надзирателя – туда, где златые грифоны хранили секрет, избегая ловушек и пыточных стяг, расставленных с целью застигнуть в момент помутнения. Низкий рокочущий шёпот звучал, нагоняя шумы, сбивая с ног, оглушая хриплым рычаньем, но Инкуб продвигался вперёд, различая средь множества звуков один, что услышал, когда впервые ступил на камни здешних дымчатых мостовых – отголосок родства сквозь гримасу недоумения.

 Уж случилось тринадцать часов. И ворон-лакей в идеально проглаженном фраке, объявив «вне контроля», учтиво проводил до моста и исчез, рассыпавшись в пепел где-то за горизонтом. Вот-вот – и открыта охота… Но Гэбриел знал – его ждут. Надзиратель вершил свою кару, и Город, казалось, хотел покорить всех и вся. А Наблюдатель, закутавшись в плащ, обронивший, увы, в воду шляпу, струился меж талий колонн Гостиного Двора, словно пастозный мазок на ноктюрнах Уистлера, порывистым взмахом руки завившего полынные реи в его волоса.

 Жёг сердце проклятый розарий. И горечь воспоминаний пеленала болезненный разум, но улыбка не сходила с истощённого, бледного, но непокорного балтийским ядам лица.

 Он шёл на свиданье с Инкубом. Таким же, как он.

 "Или ты… или я…"

 _________

Портрет

 _________

 Ранним утром довольная Мэлис вернулась в свой маленький театр, забыв на мгновенье о грусти, предавшись теплу, что они испытали вдвоём… "человек и мурчащая кошка". Она словно потерялась во времени: представляла себя в чудной, необычной стране, где всегда на небе луна, и часы вершат ночь, и постель полнится ликёром прелюдий и фуг хаотических сердцебиений. Она кружилась по комнате, смеясь и мечтая, на зависть безликим моделям своих серых картин, и чёрная кошка гонялась за нею, пытаясь ухватиться когтями за лохмы нижнего платья, разодранного об острые брови маревных крыш.    

 Но вот, внезапно остановившись, слегка задыхаясь, Мэлис застыла перед портретом, с которого с терпкой ухмылкой смотрел на неё Инкуб… "Гэбриел Ластморт…"

 "Он не Дориан Грей, и желает меняться. Он боится зеркал, но всё равно смотрит в них. Видит то, что не видят другие. Чувствует то, что едва ли возможно пережить. Терпит, хранит, проживает… Зачем ему это? Он сам, словно город для страсти, которой нет места за кожей его прочных границ..."

 Взяв кисть, Мэлис осторожно, словно боясь, что он оживёт, подошла к портрету, и набросала пейзаж – коллаж города белых ночей, лёгший тенью, силуэтом на фоне Инкуба. Тогда, внимательно вглядываясь вглубь – за едва различимые шрамы холста – поняла, почему, живя здесь, рисуя театральные страсти. никогда не изображала, но смазывала трагикомедии лиц.

 Величественный Город терялся за взглядом Инкуба. Гэбриел Ластморт заменил её музу, потеснив возлюбленный Санкт-Петербург. И теперь она видела их борьбу, даже на этом портрете, но не решалась, чьи смазать черты. Словно сирота, выросшая в благочестивом приюте, влюблённая в его напутственную, надушенную осенью красоту, художница страсти боялась покинуть пределы своих мечтательных замков, больше всего на свете не желая остаться одной за порогом дверей, быть может, сумасшедшего дома, однако дававшего ей столь необходимое чувство защищённости, безопасности. Но, несмотря на все «но», Мэлис понимала, что не хочет всю жизнь предаваться пародии жизни за высокой больничной стеной...

 Покинув лабиринты-раскраски пушащихся мыслей, услышав мурчащую кошку, тёршуюся мягкой шёрсткой о шаткий мольберт, она согласно кивнула, усмехнувшись невинно своей нерешительности:

 - Да, Алиса, ты права. Я слишком долго была одна. В конце концов, несмотря на то, что люблю этот город, истинное наслаждение получила не от него. Mais non! Au diable les doutes![203]

 Мэлис хитро соблазнительно облизнулась. На мгновение, она вспомнила страхи и слёзы, что ей пришлось пережить одной на незнакомых исполненных холода улицах; не испытавши ни капли тепла – только боль – так учил её бледный Город-куратор как найти своё место в мире, где все места уже заняты. И она была благодарна ему, но не знала, какой вкус у жизни, и страсти казались ей бурей, сметающей всё, стирающей лица, ломающей ростры, ограды, перила, столпы. Пока не познала настоящую страсть... на фоне разрухи, смертей, голодного шторма и наводнения. На фоне того, что она привыкла видеть на лицах людей чаще всего. А теперь – и в обличье городского смятения.

 Мэлис обмакнула палец в графин с водой и вновь обернулась к портрету, уже решив наверняка, кто станет фоном на её творении. Санкт-Петербург за окном, бил о стены бутылки вина. Гэбриел Ластморт глазами янтарных соблазнов раздевал её медленно, нежно, с немого холста – отражения.

 _________

Мир Поющей Чумы

 _________

 Старый мастер музыкальных шкатулок, Вирджил, склонился над рабочим столом, как всегда, прорезая в маленьких хрупких цилиндрах отверстия нот, из которых заиграет мелодия нежного, чуть прохладного настроения. Ещё молодым он влюбился в магию звуков и до сих пор, как на чудо, смотрел на эти волшебные коробочки, внутри которых без помощи инструментов рождается музыкальная жизнь. И хоть Мастер грустил иногда, сам неспособный придумать тревожащих душу, лирических песен, безусловно гордился умением, подарившим ему возможность слышать, улавливать сплетения переливчатых фраз, заключать под загадочной крышкой резных, чуть гротескных узоров. Но всё же, тех, других, кто играл для его вдохновения, он считал настоящими магами, в то время как сам лишь хранил, словно древние книги, мелодии душ, извлечённые острием боли из недр сердечных страниц.