Инкуб. Книга 3 - [109]
При первых же звуках чудеснейшего пения, казалось, что весь подлунный мир потрясённо замер и это не было плодом разыгравшейся фантазии. Вокруг Аспида происходили удивительные метаморфозы. Замолчали птицы и насекомые, присмиревший ветер улёгся на ветки близлежащих деревьев, и даже вода приглушила свой бег. Фонтаны застыли ледяными изваяниями, а бурные речки, берущие своё начало в голубой жемчужине, словно старались передвигаться на цыпочках. Казалось, даже луна заслушалась и остановила свой бег в вышине.
Со всех четырёх сторон по лестницам огромнейшего амфитеатра поднимались самые разные существа. Скользили призрачные нимфы и дриады, топали подкованными сапожками крошечные гномы и пыхтели неуклюжие тролли-великаны, а среди множества сказочных персонажей шли вполне реальные животные. Неуклюже карабкались по ступеням ленивцы, огненными стрелами мелькали лисицы, серыми тенями скользили волки и гордо вышагивали разнокалиберные кошки в окружении шустрой мелочи. Не отрывая взгляда от певца, парящего над озером, зрители чинно рассаживались по скамьям и вскоре их ряды ещё пополнились.
Привлечённая волшебным пением в небе показались целая флотилия воздушных корабликов. Их оказалось так много, что они окружили террасу плотным кольцом. Правда, никто из придворных Сияющего двора не переступал невидимую воздушную границу, хотя все подходы к ней были плотно забиты.
Тем временем, ничего не видя и ничего не слыша, Аспид продолжал петь, и его зачарованных зрителей попеременно бросало то в жар, то в холод. Они взирали на него так, будто от него зависела их жизнь.
Поначалу пение того, кого называли Унико, было хоть и прекрасным, но хаотичным. Словно божественный художник бросал отдельные мазки на полотно, используя вместо красок палитру чувств. В его голосе звучало:
— то озарение отчаявшегося учёного, то плеск воды в ручейке;
— то безумная ярость воина, то капелька росы на кончике листа;
— то крик страсти на пике наслаждения, то свежесть весеннего утра;
— то тихое умиротворение матери у колыбели ребенка, то басовитое жужжание шмеля.
Наконец, голосовое полотно обрело завершённость. Многообразие мазков слилось в единую картину и, взорвавшись мощным крещендо, перешло в печальную, рвущую душу песнь.
Искушённые знатоки, восседающие на корабликах, восхищённо выдохнули. Они сразу же признали знаменитую песнь Сотворения мира, о которой ходило множество слухов, но слышать которую повезло лишь считанным единицам.
Настроение дождя.
Что есть пение? По сути, ничто. Звук. Банальное сотрясение воздуха.
В чём же фишка?
В Мастере. Лишь он один имеет ценность. Он не поёт, а играет на потаённых струнах души и его потрясённых слушателей бросает то в жар, то в холод.
Мастер. Кто он?
Бог и дьявол в одном лице. Силой своего таланта он возносит слушателей в такие горние высоты, что мир обыденного отступает. Он поёт и больше не нужны декорации, чтобы в полной мере ощутить ужас смерти и ликование возрождения.
Дьявольский дар.
Божественный дар.
И ангел в теле Квазимодо — глупое человеческое сердце, разбитое напополам.
Разговоры смолкли, и вскоре потрясённые слушатели позабыли обо всём. Набрав полную силу, голос легендарного певца то увлекал их за собой в пучину падения, дрожа от непереносимого отчаяния, то ликовал, вознося к сияющим горним высотам.
И постепенно перед мысленным взором слушателей начали разворачиваться одна картина за другой. Своей трагичностью они выворачивали души наизнанку, а неумолкающий голос Унико всё рисовал и рисовал взлёты и падения Изначального. Его бесконечное отчаяние, когда он очнулся во тьме Мироздания; его тернистый путь к познанию самого себя и как следствие возникновение света и тьмы. И наконец осознание своего одиночества и первые пробы в сотворении себе подобных.
Это было не пение, а волшебство в чистом виде. Наичистейший восторг, причиняющий боль своим совершенством. Путеводная нить, ведущая по тончайшей грани между светом и тьмой.
Но даже находясь во власти чудесного пения, Лазарь не сводил взгляда с неподвижного тела сына и его лицо попеременно озаряли то надежда, то страх.
Принц Хаоса, тем временем, не скрываясь, плакал и алмазные капельки его слёз, срываемые порывами тёплого влажного ветра, оседали на нежных лепестках, кружащихся вокруг него цветочных вихрей. Лишь сейчас он осознал всю неотвратимость своей потери и горько оплакивал погибшую возлюбленную.
Адлигвульфы и женщины застыли изваяниями; жили лишь их лица, отражающие череду бушующих чувств. Божественное пение было не для смертных детей Изначального, которые в силу своего несовершенства были наиболее подвержены влиянию света и тьмы. Но и душевная буря восьмёрки постепенно затихала, уступая место безмятежной отрешённости.
