Инклюз - [8]

Среди этих циклопический инструментов кухарского дела бродил он самый — хранитель шлагбаума. Он производил впечатление человека, который не вполне понимает, чего он ждет, однако ждет упорно, все больше раздражаясь необходимостью ожидания и неясностью его цели.

Он ничего не бормотал, ходил взад-вперед молча, хотя к его немолодому брюзгливому лицу и нескладной, широкой не там, где надо, фигуре, бормотание, возможно, даже скабрезное, подошло бы, как нельзя лучше. Одетый в положенное ему по должности обмундирование, он отчетливо тяготился им, ему было неудобно, он часто поправлял китель и сдвигал кобуру на поясе то на живот, то на бок.

Опустившись пониже так, чтобы моя голова не возвышалась над кастрюлями (от них резко пахло ацетоном, и я решил, что им должно быть только что разводили краску, которой нумеровали кастрюли), я быстро приблизился к нему сзади и схватил руками за щиколотку в то самое время, когда он собирался поднять вторую ногу, чтобы продолжить свой скрашивающий ожидание путь туда-сюда. Вздернув его ногу вверх, я не отпускал ее, пока он не упал прямо лицом, успев только выставить одну руку. Тут же я оказался сидящим у него на спине, моя рука опустилась на его кисть и выломила вверх указательный и средний пальцы. Он завыл и невероятным при его внешности ловким и быстрым движением сбросил меня с себя. Инстинктивно прижимая к себе покалеченную руку, он попробовал откатиться, но в узком проходе это невозможно, и тогда он неуклюже, как брыкающийся ребенок, но весьма болезненно заколотил по мне, лежащему рядом с ним, ногами.

Прикрывая голову, и, в свою очередь, отпихиваясь от него ногами, я встал и, дернув за ручку, опрокинул на него одну из кастрюль.

Его не обварило супом или киселем. В кастрюле был ацетон и ничего больше. Это сделалось очевидно, как благодаря мгновенно усилившемуся запаху, так и тому, что часть ацетона попала ему в глаза с самыми разрушительными последствиями. Позволю себе не описывать, как это выглядело: таких описаний следует избегать.

Отпрянув от хрипящего, прижимающего к лицу обе (даже поврежденную) руки, я с непониманием уставился на Ирину, появившуюся в испачканном, кое-где разорванном платье за спиной у моей жертвы. Обеими руками она сжимала деревянную киянку с кустарно выполненной насечкой на бойке — должно быть ее держали на кухне для отбивания бифштексов (хотя вряд ли здесь готовили бифштексы, скорее просто отбивали жилистое низкосортное мясо для придания ему хоть какой-то съедобности).

Цинично было бы сравнивать голову моего противника с мясом для лангета, но что делать? Ирина нанесла удар, и из-под киянки раздался неприятный, именно мясистый треск. Ослепленный и нокаутированный охранник шлагбаума затих, а Ирина бросилась в мои объятья. Проявив себя наилучшим образом, она не издала ни звука, только дрожала, но готов утверждать, это, наверное, не от страха перед содеянным, а от избытка гормона, что выделяется в подобных случаях у отважных людей.

Схватив ее за талию, я впился своими губами в ее губы. Но она была не готова разделить мой порыв, и я не могу ее осуждать — запах ацетона был невыносим, от него кружилась голова и возникали спазмы в желудке и пищеводе. Вместо того, чтобы ответить на поцелуй, Ирина стала подталкивать меня к двери, ведшей прочь из кухни. И я уже был готов покориться и вышел бы вон вместе с ней, если бы не произошло следующее.

Охранник очнулся. Словно не чувствуя боли, он сел на полу и, уставившись незрячими глазами в нашу сторону, но как-то мимо, словно смотрел на угол плиты чем-то приковавший его внимание, сипло заговорил.

— Сведи их, соедини. Меньший давно исчез, он не чувствует его. Ты вырвал его, забрал, выпустил, ты можешь соединить снова. Сделай и он забудет, не станет тебя искать.

Слова были плохо различимы, они терялись между слипающимися от крови губами, а обожженное горло не могло с силой выталкивать воздух.

Найдя в себе силы для иронии, я ответил:

— Ты путаешь. Это твой приятель забрал принадлежащий мне портфель. У него его не оказалось, и я намерен взыскать портфель со всем содержимым с тебя!

— Отказ? Он отказался! — еще тише проговорил охранник. Механическими движениями он встал на колени, взялся руками за плиты по обеим сторонам от себя и, болтая головой так, словно она крепилась каучуковой лентой, медленно разогнул колени.

Склонив голову на грудь, он пошарил в карманах и вытащил желтую зажигалку, вероятно латунную.

Ирина раньше меня поняла, что произойдет. Изо всех сил она толкнула меня обеими руками в грудь. Не имея сил позволить ей спасти меня ценой своей жизни, я невероятным образом схватил ее за руку и мы полу-выбежали, полу-выпали в дверь. Над Ирининой головой я увидел растущий шар химического пламени.

Волна отшвырнула меня далеко и приложила спиной о землю. В глазах пульсировало и билось синевато-зеленое пламя, то самое, что я увидел; только сейчас я не видел ничего. В ушах стоял равномерный гул. Зрение вернулось лишь, когда я досчитал почти до трехсот (а чем еще занять себя, если лежишь ослепленный и оглушенный?). Обретши зрение, первое, что я увидел, был план пожарной эвакуации, сорванный взрывом со стены кухни и лежавший сейчас у меня на груди. Не оценив иронии ситуации, я просто смахнул его на землю. Идти я не мог, но споро подполз к Ирине, лежавшей в нескольких метрах от меня.