Infernaliana. Французская готическая проза XVIII–XIX веков - [320]

Увидев это, Рувьер обмяк в кресле. Его поразил сильнейший нервный припадок: из горла вырывались какие-то невнятные звуки, а на губах выступила белая пена.

Жена дернула за звонок. Все обитатели дома сбежались в комнату, стали суетиться вокруг безумца, прыскать ему в лицо холодной водой; один же из слуг опрометью бросился за доктором***.

— Прогоните от меня этот призрак! — бормотал больной, к которому вернулся дар речи. — Не желаю больше видеть мертвых!

— Но это ваша дочь, друг мой, она жива! Пакрет, обними же отца, скажи ему, что ты его любишь и вовсе не хочешь умирать.

Пакрет с округлившимися от удивления глазами взобралась на колени к Рувьеру.

Тот вскочил с кресла, отшвырнул от себя девочку, чуть не покалечив ее, и испустил дикий вопль:

— Пакрет умерла… Я убил ее… Она здесь! — закричал он, падая на плиту, словно какой-то куль.

С пола подобрали уже труп. Через несколько месяцев подняли плиту возле камина — священник в это время творил заупокойную службу, — а затем все семейство в трауре проводило на кладбище гроб с детским скелетом.

Перевод Е. Мурашкинцевой

ЖЮЛЬ БАРБЕ Д’ОРЕВИЛЬИ

Жюль-Амеде Барбе д’Оревильи (или, в более современном произношении, д’Орвийи, 1808–1889) считается одним из крупнейших французских прозаиков второй половины века. Мотивы колдовства, порчи, сатанизма неоднократно появляются в его романах («Околдованная», 1854; «Шевалье Детуш», 1864).

Пунцовый занавес

Впервые напечатано в сборнике Барбе д’Оревильи «Дьявольские повести» (1874). Прототипом главного героя новеллы — виконта де Брассара — считается знакомый писателя, виконт де Боншан, восхищавший Барбе своим героизмом и жизнелюбием. Его образ представлен как образец дендизма — культурной позиции, которую писатель высоко ценил и которой посвятил специальную книгу «Дендизм и Джордж Брэммел» (1844).

Перевод печатается по изданию: Барбе д’Орвийи. Дьявольские повести. Санкт-Петербург, Лениздат, 1993. В комментариях частично используются примечания к этому изданию (авторы — Ю. Б. Корнеев и Т. В. Соколова) и к изданию: Barbey d'Aurevilly. Les diaboliques. Paris, Gamier, 1963 (автор — Анри Борнек).

Really![122]

Страшно много лет назад я вознамерился поохотиться на водоплавающую дичь в болотах Запада, и, поскольку тогда в краях, где я собирался постранствовать, еще не было железных дорог, мне пришлось сесть в дилижанс на Э., который проходил в двух шагах от замка Рюэйль^{406} и в котором находился покамест всего один пассажир. Этим пассажиром, личностью весьма примечательной и знакомой мне по частым встречам в обществе, был человек, именовать которого, с вашего позволения, я буду виконтом де Брассаром. Впрочем, испрашивать на это позволения — бесполезная предосторожность. Те несколько сотен особ, что называют себя в Париже светом, без труда угадают его подлинное имя. Было около пяти часов пополудни. Медлительные лучи солнца освещали пыльную дорогу, окаймленную вереницей тополей и лугами, между которыми несла нас галопом четверка крепких лошадей, чьи мускулистые крупы тяжело вздымались при каждом ударе кнута почтальона — этого олицетворения Жизни,^{407} всегда слишком громко щелкающей бичом в начале пути.

Виконт де Брассар был в том периоде земного бытия, когда она перестает усердно орудовать означенным инструментом. Однако он отличался складом характера, достойным англичан (он и воспитывался в Англии), которые, получив смертельную рану, ни за что этого не признают и умирают, утверждая, что они живы. В свете и даже в книгах принято смеяться над притязаниями на молодость, присущими тому, кто оставил позади этот счастливый возраст неопытности и глупости, и такие насмешки заслужены, если подобные притязания приобретают комичную форму, но это далеко не так, когда последние не комичны, а, напротив, внушают почтение, как вдохновляющая их несгибаемая гордость; не стану утверждать, что это не безумство, поскольку такие утверждения бесполезны, но это прекрасно, как очень часто прекрасно безумство! Чувства гвардейца, который «умирает, но не сдается»,^{408} героичны под Ватерлоо, но не менее героичны они и перед лицом смерти, хотя у нее нет штыков, чтобы привести нас в восхищение. Так вот, для иных душ, скроенных на военный манер, все, как и при Ватерлоо, сводится к одному: ни за что не сдаваться.

Итак, в ту минуту, когда я садился в дилижанс на Э., виконт де Брассар, который не сдался (он живет до сих пор и ниже я расскажу как: это стоит узнать), был одним из тех, кого свет, свирепый, как молодая женщина, бесчестно именует «престарелым щеголем». Правда, у тех, на кого не действуют ни цифры, ни чужие мнения, если речь идет о возрасте, когда у человека может быть лишь то, что у него есть, виконт де Брассар мог сойти просто за красавца без всякого эпитета. По крайней мере, в те времена маркиза де В., знавшая толк в молодых людях и остригшая с дюжину их не хуже, чем Далила Самсона,^{409} ничуть не стеснялась носить очень широкий браслет, где меж шахматных квадратов из золота и черни был вделан на фоне синего подбоя кончик виконтова уса, подпаленный не столько временем, сколько дьяволом. Итак, не примысливайте к слову «щеголь» никаких двусмысленных, убогих и жалких определений, ибо тогда вам не составить себе верное представление о моем виконте де Брассаре, в котором все: душевный склад, манеры, черты лица — дышало широтой, основательностью, изобилием и патрицианской неторопливостью, как и подобало самому блистательному денди, которого знавал я, видевший, как впал в безумие Браммел и умер д’Орсе.