Индийский бегун - [2]

До этого я и не знал, что нас держат на ферме за бесправный скот. Чуть ли не пинками всю нашу ватагу загнали в огромные клетки, клацнули засовами и погрузили на грузовики. Я умоляюще смотрел то на мать, то на отца, но не в силах был вымолвить и слова. В глазах окружающих, я видел только ужас. Кто–то кричал о скорой гибели, кто–то проклинал тот день, когда появился на свет. Кажется, тогда я впервые в жизни потерял сознание.

Очнулся я уже в аэропорту. Мы все так же сидели в клетках, но никто уже не причитал и не сетовал на судьбу. Лишь отец, которому в толпе, или может быть в то время, как нас загоняли в клетки, вывихнули плечо, тихо пробурчал: «Богатеи в этой стране позволят себе слишком многое» У мамы из глаз тихо катились слезы. И тут снова появился Теренс. «Эй вы», — крикнул он кому–то, кто был внутри стоящего с раскрытым багажным отделением частного самолета. — «Принимайте бегунов» Все разом зашевелились, послышались возгласы: «Почему он назвал нас бегунами? Мы что будем бегать? У меня слабое сердце! Что это еще за дела?! Я не беговая лошадь!» В это время огромные руки грузчиков закатили клетки по специальным полозьям в самолет и крышка багажного отделения закрылась. Перед тем, как погрузиться в кромешную тьму, я, поскольку находился в ближней к выходу клетке, успел заметить поднимающуюся по трапу в салон толстую, пыхтящую под нещадно палящим солнцем негритянку. Это была Триша Мэй.

Катастрофа случилась через несколько часов после взлета. Ни у кого из нас не было часов, поэтому мне сложно сказать, сколько продолжалось наше заточение. Точно могу сказать только одно, сначала нас здорово начало трясти, потом я услышал хлопок (много позже я догадался, что это взорвался правый двигатель) и в следующий момент чудовищный порыв сорвал крышку багажного отделения. Взглядам десятка томящихся в клетках душ, предстала стремительно приближающаяся, с пробегающими по ней белыми барашками, поверхность моря. Самолет накренило так, что клетки поползли навстречу бездне. Началась паника. Еще один мощный толчок отбросил наши темницы обратно к стене. На меня навалилось десятка два товарищей по несчастью. Упершись спиной в дверь клетки, я тщетно пытался выдавить из своего немого рта хоть звук, все было тщетно. Я чувствовал, что задыхаюсь, в глазах начало темнеть. И вот, когда сознание уже готово было покинуть меня, почувствовал неожиданное облегчение. Меня как будто выдавило наружу, хотя причиной тому, конечно, было чудовищное давление тел, согнувшее дверную решетку снизу. Оказавшись на свободе, я плюхнулся на ходящий ходуном пол и с недоумением уставился на болтающиеся по всему багажному отделению клетки, в которых были валом навалены тела моих товарищей. Тут в проеме погнутой двери, той самой, посредством которой я выбрался из плена, показалось лицо Шоты. Шоты, который причинил мне столько зла и боли, когда избивал меня за то, что я был просто умнее его. В его глазах, я прочел нестерпимое желание жить, желание столь сильное, что для его выполнения, он готов был убивать. Он отчаянно работал локтями, распихивая своих соотечественников, хватался за последнюю возможность выжить. Я остолбенело, будто все это происходило в каком–то немом, черно–белом, замедленном кино, смотрел на него и ничего не предпринимал. Шота что–то кричал, но я его не слышал.

Последнее, что я помню, это его искаженное ужасом лицо, удаляющееся от меня вместе с выпадающей из самолета клеткой. Потом за ней последовала и вторая. На моих глазах они упали в море и затонули. Вероятно, это была только слуховая галлюцинация, но теперь, спустя почти год после произошедшего, я отчетливо слышу в своей голове голос отца, который грозно рычит: «Проклятый хлыщ!»

Самолет рухнул на мелководье у берега безымянного острова примерно в трехстах двадцати милях от побережья Никарагуа. Но тогда ничего этого, ни я, ни другие выжившие в авиакатастрофе не знали. Мы выбрались на берег и долго–долго смотрели друг на друга не в силах поверить, что это с нами произошло. Но это была правда, мы были живы. А все остальные были мертвы. Все мои соотечественники и еще двадцать четыре человека в искореженном, догорающем на мелководье фюзеляже частной «Сесны».

Наверное, вы уже догадались, что спасшихся было трое. Так оно и было. Я, Теренс Джойс и Триша Мэй. О себе, я, кажется, рассказал уже достаточно. Кто такой Теренс Джойс вам теперь также известно. Пришла очередь рассказа о Трише Мэй.

Трише Мэй было двадцать девять лет, она родилась в Тампе, её мать была домохозяйкой и активисткой местного движения за живую природу, её отец был владельцем проката автомобилей. Когда, она училась в школе, подруга уговорила ее принять участие в местном конкурсе красоты. Податливая и мягкосердечная Триша согласилась на участие в этой авантюре, однако не учла той жесткой конкуренции, которая царит на подобного рода мероприятиях. Не буду ходить вокруг да около, тем более самому мне эта история известна только со слов самой Триши, и расскажу лишь о том, что она с треском провалилась. Вышел там какой–то конфуз на конкурсе, который участницы проходят в бикини. Не знаю, как Триша Мэй выглядела тогда, когда ей было столько же лет, сколько мне сейчас, только с того времени утекло очень много воды. Полученный ею стресс вогнал её в обжорство (американская пища этому, кстати, ой как способствует). Склонная, как и ее мать, к полноте, Триша быстро набрала вес. Каждый новый килограмм привносил в ее жизнь такое несчастье, которое заглушить она могла, только поглощая фастфудовские плюшки. Через пару лет, она превратилась в заплывший жиром бочонок. Начался нескончаемый период потребления антидепрессантов. Жизнь Триши была кончена. Но однажды, неожиданно для окружающих, она открыла в себе талант повара. Сначала, это была только выпечка сдоб, потом она сделала свой первый соус и вот, наконец, закончила курсы кулинарного мастерства и устроилась на работу в шикарный ресторан в Майами. Жизнь, если можно было назвать жизнью связку работа–еда–телесериалы–антидепрессанты, стала налаживаться. С личным же, у начавшей было преуспевать женщины, был большой пробел. Мужа у Триши никогда не было.