Индия: беспредельная мудрость - [2]

А у нас ли во Индии во богатые

Церкви у нас да все каменные,

А известочкой они да отбелены,

На церквах-то маковки самоцветные,

На домах-то крышечки золоченые,

Мостовые рудожелтама приусыпаны,

Сорочинские суконца приразастланы,

Не замараешь тут сапожков зелен сафьян.

В сказаниях о богатыре-оборотне Волхе Всеславьиче Индийское царство нарисовано не только как могучее, но и весьма агрессивное:

Индейский царь наряжается,

А хвалится, похваляется.

Хочет Киев-град за щитом весь взять,

А божьи церкви на дым спустить

И почестны монастыри разорить…

Так что неизвестно, какая беда могла обрушиться на Киев-град, если бы не Волх Всеславьич, обернувшийся туром, соколом и горностаем и выведавший все в покоях царя и царицы. Справедливости ради нужно отметить, что никакой исторической достоверности в этом эпизоде нет: индийцы, совершенно чуждые всякой агрессии, никогда не покидали пределов своей страны. Подобное «домоседство» может показаться нам странным, особенно если вспомнить перенаселенность Индии, но оно естественным образом объясняется тем обстоятельством, что во все века энергия народа уходила не на экспансию и расширение территории, а на выстраивание духовной вертикали, устремленной ввысь.

К этим фольклорным сказаниям об «Индейском царстве», «Индеюшке богатой» восходит образ Белой Индии в поэзии Николая Клюева: «И страна моя, Белая Индия, преисполнена тайн и чудес!» В 1916 г. поэт написал поэму «Белая Индия», первую в цикле «Долина Единорога». Белой Индией поэт называет заповедную, заветную и сокровенную Русь, Китеж-град, «земли талисман», который скрыт в глубине, «на дне всех миров», и в то же время она грезится ему страной грядущего преображения, обетованием нового земного рая.

Сам поэт так пояснил свое представление о Белой Индии: «Иконописные миры, где живет последний трепет серафимских воскрылий… гром слова – былинного, мысленного, моленного, заклинательного, радельного… – вот тайные, незримые для гордых взоров вехи, ведущие Россию – в Белую Индию, в страну высочайшего и сейчас немыслимого духовного могущества и духовной культуры». К Индии поэт обращается и в поэме «Погорельщина»: соборный православный храм как символ соборности в сказочном индийском городе напоминает московский храм Василия Блаженного, хотя и поставлен он на «славном Индийском помории».

Белая Индия – один из сквозных образов поэзии Н. Клюева, который появляется и в его предсмертном цикле «Разруха». Поэт писал:

Дышу восковиной, медынью цветов

Сжигающих Индий и Волжских лугов!

Как правило, образ Индии и индийские мотивы всплывают в его поэзии в связи с таинственно-неисповедимой взаимосочетаемостью человека и мира, когда поэт хочет выразить идеи космического сознания всеединства и вселенского братства, ставшие близкими ему, возможно, под влиянием Н.Ф. Федотова. И тогда в его стихах они причудливо соединяются с эсхатологией русских староверов:

Под древними избами, в красном углу,

Находят распятье, алтын и иглу —

Мужицкие Веды: мы распяты все,

На жернове – мельник, косарь – на косе…

Со временем наши связи с Индией становились все богаче и разнообразнее и все большую роль играли в них духовные традиции. Впрочем, не будем утомлять читателя перечислением индийских реальностей, отраженных в русской культуре за все истекшие века. Пожалуй, эта тема представляет скорее антикварный интерес, да и то для узкого круга специалистов. Нам же важнее отметить другое. В многовековом влечении к Индии были задеты разные струны российской жизни: и далеко идущие геополитические устремления российской державы; и извечное томление русского человека по раю и по земле обетованной; и глубокий духовный поиск; и таящаяся где-то в сокровенных недрах культуры прапамять о своих древних корнях, родственных с индийскими, о чем свидетельствует, в частности, стихотворение Н. Гумилева «Прапамять», фрагментарно приведенное в эпиграфе к третьей главе этой книги.

Что же видела или, точнее, хотела увидеть Россия в Индии?

А в Индии Россия, как и вся Европа, видела прежде всего страну чудес. От нее, «страны рахманов» древних русских книг, веет райским благоуханием: на деревьях там растут листья величиной со щит, и живут на острове «белые люди», не ведающие зла и имеющие особый внешний облик. Далекая заморская Индия в нашей отечественной традиции устойчиво олицетворяла образ дальних райских земель, куда неудержимо влеклась мысль тех, кто чувствовал себя стесненным обычным жизненным «коридором». Кажется, ни в какие, даже самые тяжелые, периоды нашей истории не смотрела Россия на Индию недобро, исподлобья и не воспринимала ее в минорно-мрачных тонах. Напротив, ее всегда видели окрашенной в яркие и сочные, неземные цвета. В популярном лубке с рассказом о птице Сирин пояснялось: «В стране индийской, ближайше расположенной к месту райскому, бывает, является птица…» Образ далекой Индии сливался с образом рая и в духовных стихах русских странников, бродивших по родным пыльным дорогам. И как в райскую обитель не стремятся при жизни, так и в Индию даже не пытались попасть авторы древнерусских сочинений.

Индия связывалась с непостижимо далеким пределом, краем земли, где «соткнуся небо с землею». Добраться туда невыносимо трудно: «в тое землю трудно дойти человеком…» Даже богатырю Еруслану Лазаревичу понадобилось почти полжизни, чтобы достичь индийской земли, что уж говорить о простых смертных! А уж чудес там – и не пересказать! И магнитная гора там есть, которая выдергивает гвозди из проплывающих мимо кораблей, так что они разваливаются на куски. И озера там плещутся с живой водой: бросишь сушеную рыбу, а она оживает и уплывает! И деревья говорящие там растут: на закате предсказывают судьбу человеческую. Но самое главное тамошнее чудо – люди: то рогаты, то трехноги, то четвероруки; то полупсы, то полукони, то полуптицы; и очи-то у них на плечах, и женщины рожают сразу по пятнадцати детей! Ну а уж о богатстве и говорить нечего: золота, серебра да каменьев драгоценных там видимо-невидимо!