Индейцы озера Титикака - [14]

Труд здешнего учителя заслуживает самого высокого признания. Учитель против воли подавляющего большинства населения настоял, чтобы в школу ходили также три девочки. Вещь в истории острова просто неслыханная. Женщин здесь ни в какой степени не приобщали к образованию. Их уделом было рожать детей, заниматься домашним хозяйством, а главное — беспрекословно слушаться мужа и быть ему подвластной, как говорит священное писание. Женщина тут не может быть членом профсоюза и выполнять какие-либо общественные функции. То есть теоретически может, и в законе это сказано, однако практически мужчины подобных вещей не допускают, поскольку так повелось исстари, так было при дедах и прадедах.

* * *

Местный профсоюз — удивительное для европейцев учреждение. Его членами могут стать только пожилые мужчины, и то лишь те, кто владеет собственной землей. Молодые мужчины, которых на острове около ста двадцати, не могут войти в профсоюз потому, что не имеют своей земли, ибо та принадлежит их отцам до самой смерти. И таким образом подавляющая часть населения острова в общественных органах самоуправления не представлена.

Руководит общиной «секретарио хенераль» — главный секретарь. Существуют также секретари по делам правосудия, связей, школы и воспитания, сельского хозяйства, культуры, по денежным делам, секретарь-протоколист и т. д. Всего их двенадцать, как апостолов, и они управляют делами и жизнью общины. На первый взгляд это выглядит в целом довольно демократично, в действительности, однако, наступает момент, когда уважаемое собрание представителей и руководителей общины превращается в кучку замшелых стариков со столь же замшелыми взглядами; у них немного желаний, и они противники всякого прогресса.

Сходки в значительной степени носят публичный, открытый характер. Собирает их секретарь по делам связей звоном церковного колокола. Бывает это обычно рано утром или под вечер. По сигналу перед церковью начинают медленно собираться мужчины деревни. Все мужчины могут выступить со своим мнением, но голосовать могут лишь члены профсоюза. Сходки по индейскому обычаю растянутые, обсуждение течет спокойно и церемонно. Вокруг бегают с места на место подростки, вероятно, чтобы также приучиться обсуждать дела общины. Женщины на площадке перед церковью в это время появляться не смеют, даже если бы их и позвали; они сидят и стоят за стеною, с неизменными грудными детьми на руках или на спине.

Темп работы ни здесь, ни на соседних островах отнюдь не головокружительный. Главное правило — не спешить. Труд, считают индейцы, имеет ту единственную особенность, что он не может убежать, и поэтому никто не должен делать работу за другого. Ежедневно с утра по всей деревне слышны удары камней — мороко, с помощью которых обрабатывают тотору для производства бальс, и характерный скрип веревок из травы. Любой труд, однако, может быть прерван, и индеец, молодой или старый, будет стоять или сидеть на корточках целый час и смотреть не на что-нибудь, а просто так, «в пространство». Он также всегда готов поговорить, обстоятельно и подробно.

Между обычным днем и воскресеньем нет большой разницы. Воскресенье у индейца как-то не укладывается в сознании. Хотя здесь есть католическая церковь и индейцы числятся католиками, приходского священника нет, из другого места сюда священник не приезжает, никто из селян служб не проводит и т. п. С религиозной точки зрения тут празднует воскресенье лишь маленькая группа из четырех семей евангелистов секты «Амигос», «обращенных» несколько лет назад миссией в Ла-Пасе. Для них воскресенье и суббота — дни отдыха, и ничто на свете не заставило бы их в эти дни трудиться. Евангелисты собираются во дворике дома, принадлежащего одному из них, читают Библию, поют по-аймарски божественные песни. Они относятся к передовой группе населения, так как по религиозным мотивам не пьют алкогольных напитков, пива, не курят и не жуют коку. Поэтому они несколько чистоплотнее и сравнительно здоровее.

* * *

Чистота вообще проблема для индейского населения, не только на острове, но и во всей Боливии. Особенно это касается детей, предоставленных самим себе, ползающих в пыли и грязи, вечно испачканных. Они, особенно самые маленькие, плохо одеты, поэтому большинство их постоянно простуживается и болеет. Жители острова слышали, что переводчик называет меня словом доктор, а поскольку им известен только один сорт докторов, было напрасным объяснять столь тонкие различия, какие существуют между врачом и доктором философии. Я был для них доктором, и ничто не могло меня от этого спасти.

Скоро стало правилом, что каждое утро, после восхода солнца, еще до того, как я приступал к своим этнографическим занятиям, наступало время «приема». Со всего острова люди приходили со своими болезнями и просили их вылечить. Это давало мне лишний шанс познакомиться в самой «естественной обстановке» с их жизнью и мышлением, поэтому я терпеливо дезинфицировал и заклеивал царапины и ушибленные пальцы мальчишек, чистил застарелые ушибы и раны взрослых. С детскими болезнями и запорами я целиком справлялся, вспоминая ранний возраст своего сына. К счастью, с чем-либо более серьезным дела иметь мне не пришлось, а крепкое сложение индейцев часто помогало там, где я, вероятно, что-нибудь делал не совсем правильно.