Индеец с тротуара - [25]

Выходит, и по отношению к себе она была не права.

Чарли рассказал Тирсе, о чем говорила ему мать и как все ее попытки стать белой индианкой в конце концов оказались напрасными.

— О том и речь, — сказала Тирса. — Мы как бы между двумя мирами. В мире белых жить не можем — нас туда не пускают. Но также не можем жить и в мире индейцев — он исчез, как исчезли бизоны.

Чарли сел на кровати и спустил ноги на пол.

— Но как же можно жить без надежды? Терпеть все это неделю за неделей, год за годом…

— Жизнь научит, — сказала Тирса.

Чарли поднял руку и потер лоб, словно пытался распутать клубок противоречий. Он снова взглянул на Тирсу и сказал:

— Вот, например, Бетти. Откуда взялась эта девушка? Ведь она живет надеждой. И сейчас, когда они договариваются о взрыве плотины, она находится там, в лесу, вместе с ними.

Тирса смахнула прядь волос, упавшую ей на глаза.

— Бетти научилась у белых, — сказала она. — Еще в школе она усвоила: каждый, кто хочет успеха, добьется своего в жизни, если будет стараться изо всех сил. Наверно, так оно и есть, да только индейцы редко добиваются успеха. Даже у негров и то больше возможностей. Во — первых, их по количеству гораздо больше, а во — вторых, они живут не на своей земле. Они появились здесь не по своей воле. Земля принадлежит индейцам, и многие черные готовы превратить ее в пепел, если это им потребуется. Индеец не способен на это. Он ведет малые войны. Ты — с пограничной охраной, Донни — с плотиной. Индейцы никогда не объявляют большой войны. Они разобщены. Ме-нонины борются за свои бумажные фабрики, чиппева — за привилегии в рыбной ловле. Навахо — за права на пастбищах. Мы живем в сотне, ну, в двухстах резервациях, разбросанных по всей стране. Каждое племя добивается чего-то только для себя. Нет, слишком мы разобщены…

Чарли с изумлением смотрел на эту женщину. Он вдруг понял, что все это время смотрел на Тирсу глазами белого. Она казалась ему невежественной, забитой индейской женщиной, покорной женой своего мужа.

Тирса словно угадала его мысли.

— Я училась в той же школе, что и Бетти, — сказала она, — было время, когда я разделяла ее взгляды. Но потом, когда поняла, что насилие бессмысленно, стала думать так же, как твоя мать. Но и это ни к чему не привело. Тогда я вернулась в резервацию и вышла замуж за Донни. Хотя и теперь я недовольна своей жизнью, я живу так, как решила.

Чарли молча наблюдал за ней. Тирса сняла стекло с керосиновой лампы, вывернула фитиль, чиркнула спичкой и зажгла лампу.

— А Донни знает, что вы так думаете?

— Надеюсь, что нет.

— Тогда зачем же вы говорите об этом мне?

— Сама не знаю. Может, потому, что, когда выскажешься, легче на душе. А может, потому, что ты должен приспособиться к миру белых. Может, тебе лично и удастся достичь успеха. У некоторых индейцев это получается. Есть же среди нас врачи, адвокаты, политические деятели, люди разных профессий — в их жилах течет индейская кровь. Не знаю, счастливы ли эти люди. Но они взяли барьер, как надеялась сделать и твоя мать. Ну а если не сможешь… резервация от тебя не уйдет. Но помни мои слова: резервация — земля, забытая богом.

Чарли грустно покачал головой.

— Все так сложно.

— Жизнь сама по себе сложна и противоречива, — со вздохом сказала Тирса.

— Но если вы уверены в своей правоте, почему вы не остановите Донни, не отговорите его взрывать плотину?

— Отговаривать его было бы жестоко, — сказала Тирса. — А вдруг им удастся добиться своего? Долина тогда будет осушена, посадят кукурузу, соберут рис, может, Донни проживет свою жизнь до того, как белые построят новую плотину, и будет знать, что его мечта сбылась, что он чего-то достиг в своей жизни. А после смерти его захоронят в Земле Погребения, и о нем будут вспоминать так, как вспоминают теперь о твоем деде. Нет, я не стану отговаривать его. Ни за что!

— Но вы же считаете, что я должен идти другим путем, что мне надо приспосабливаться. Научиться быть послушным Индейцем с тротуара.

— Все зависит только от тебя. Вот и на этот раз, если ты не сдашься им добровольно, они убьют тебя.

— А если сдамся, что тогда? Тюрьма. Нет! Лучше смерть!

— Тебя будут судить. Может, и оправдают. И ты выйдешь оттуда свободным человеком. Начнешь новую жизнь.

— И что же буду делать я в этой новой жизни?

— Ответить на это можешь только ты сам.

— Я искал ответа, но не нашел его.

— Ты еще молод. Ты просто не знаешь.

— Но вы же только что говорили, что для индейца нет места в жизни.

— Я сказала, что в жизни нет места для индейского народа, но для отдельных индейцев место в жизни может и найтись.

— Но кто же пойдет на такое? Это же предательство своего народа.

Тирса вздрогнула.

— Может, и так, — сказала она. — Может, ты и считал бы себя предателем, но если подумать о будущем, это не предательство.

— А что там, в этом будущем?

— А то, что наступит день, когда все люди на земле станут братьями.

Чарли поджал губы.

— Если вы верите в это, почему же вы сидите сложа руки, как тупая деревенская скво?

При свете керосиновой лампы было видно, как Тирса покраснела. Но она тут же взяла себя в руки.

— Я веду себя так же, как Старуха, — сказала она. — Прячу голову, не желаю смотреть на бе — лых. Но Старуха делала это целых пятьдесят лет. В знак протеста, люди не понимали ее. Хотя почти во всех резервациях знают, что за пятьдесят лет она ни разу так и не посмотрела на белого. Она оставила о себе добрую память. Вот и я подражаю Донни.