Иная Русь - [43]

Таким образом, к концу XX века белорусский народ как этнос достиг той нижней критической точки, за которой отчетливо видится его самоликвидация. В чем она проявляется? Прежде всего, в утрате своего языка. Второе — в размывании национальных традиций. Третье — в отказе от национальных амбиций, от борьбы за место под солнцем. И четвертое — в равнодушии к своей земле. Физически же белорусский этнос какое-то время еще будет существовать в рамках восточнославянского этноса, который сейчас носит название «русского». Значит, вспоминая нашу «Повесть временных лет», приходишь к мысли, что все возвращается на круги своя? «По размещеньи же столпа и по разделеньи языкъ прияша сынове Симове въсточныя страны, а Хамове сынове прияша западъ и полунощныя страны. От сихъ же 70 и 2 языку бысть языкъ словенескъ, от племени Афетова… От техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на которомъ месте».

Что ж, был когда-то один славянский народ — и мы к нему возвращаемся? Припоминая эту цитату, невольно соглашаешься, что классики марксизма-ленинизма в своем прогнозировании будущего общества, в котором все народы сольются в один, были недалеки от истины…

Но даже их «гениальные» предвидения, к счастью, имеют склонность к самоликвидации (это говорит о том, что в человеческой мысли вместе с ее величием заложена и неполноценность, так сказать, первоначальная «напрасность»). Национальные процессы приобрели новое качество не только в нашей стране, бывшей и нынешней, но и во всем мире, и не оказались ли мы в конце одного и в начале следующего спирального витка в развитии человечества?

Народы появляются и уходят, и на месте цивилизаций простираются пустыни.

И тем не менее, белорусы еще существуют в границах своего государства. В. Короткевич показал нам типичного белоруса, которого он узнает среди многих других людей, я же к его портрету хочу добавить только одну деталь, но, как мне кажется, немаловажную. Давно определено, что в обрисовке национального характера не последнее место занимает юмор. Действительно, только через юмор мы можем разглядеть сущность народа, потому что в нем, юморе, мы смотрим на мир глазами того, кто смеется и над кем смеются. Да, настоящий юмор — это умение смеяться сначала над собой, а уж потом над соседом.

Что касается белорусов, мне кажется; начав смеяться над собой, они на этом и успокоились. Еще соседа в деревне наш человек иной раз зацепит, а уж соседа-русского, соседа-украинца, соседа-литовца, даже и поляка-соседа не оскорбит никогда. Видно, в этой особенности проявился исключительный эгоизм белоруса, занятого только собой, да своим хозяйством, да детьми, ну и женку раз в год вспомнит. «На этом свете ни в ком правды нет ни грошки, только у меня, да у моей женки трошки». Правда, и женки своих мужиков не больно… «Что вы, мои детки, если б я на вашего батьку надеялась, я бы вас не имела». Но, повторяю, в абсолютном большинстве случаев наш человек занят только собой. Да и занят, как бы это сказать… «На безлюдье и мы люди», — вот и весь гонор моего земляка. И все-то этот человек оправдывается, прощения просит, кланяется по три раза одному столбу, «каб же я кому когда что якое, а то ж никогда никому ничего ниякого». Ну что тут скажешь — слепил Бог душу, ни в пень, ни в грушу.

Я долго думал над природой нашего мужицкого юмора, сопоставлял его с юмором соседей, тех же поляков и украинцев — и постоянно возвращался к тому, с чего начинал: единоличие. Хуторянская психология неизбежно сводила все рассуждения человека, молодого и старого, к одной особе — к себе, любимому. Встретился человеку святой на дороге — а какую из этого можно иметь выгоду? Может, святой этот вспашет ему поле, чтоб доброе жито выколосилось? Или хотя бы золотовку даст, чтоб заглянуть в корчму?.. Самой типичной шуткой о нашем мужике я считаю вот эту.

Стоит мужик и задумчиво смотрит, как горит его гумно. А оно хорошо горит, с треском, диво ли — весь урожай в гумне, жито, пшеничка, овес, ячмень, горох. Даже немного гречки было, ишь как гречневой кашей припахивает. Мужик смотрит, лезет в кисет за табаком — хоть закурить без кресала, вон как угольки стреляют, — и вдруг поворачивается к соседу, который, конечно, стоит рядом, сочувствует:

— А, Микола? Но ведь и мышей, скажу я тебе, ляснуло!

И в этом весь он, мужик-хуторянин. Осмотрелся, оценил, прикинул — и нашел-таки для себя наибольшую выгоду. Щемило, видно, сердце, когда слышал он в гумне мышиную возню. День и ночь грызли, паразитки, зерно, жрали, как не в себя, — нехай вот теперь погрызут.

Таким образом, с психологическим моментом в белорусском юморе мы разобрались. Вторая же его особенность, которая тоже сразу бросается в глаза, это то, что он рождается из ничего. На что нам что, когда у нас вот что. Что что? Да то самое. Непонятно? А с этим, простите, уже ничего не поделаешь. Так, дак так, не так, дак поменявши. Дошло? То «что» меняется на это «что».

Опять не ясно?! Объясню на пальцах. Например, есть два абсолютно разных живых существа: конь и свинья. Наверно, доводилось видеть? На конях сотки распахивают, бульбу возят, дрова, сено. Свиньи же в закуте хрюкают, перед колядами из них колбасы, пальцем напиханные, делают, окорока, может, кто-нибудь и пробовал. Так вот, конь и свинья. Наш мужик, тот самый хуторянин, подойдет к любому городскому человеку и растолкует: что конь, то не свинья.