Иначе жить не стоит - [9]

И почему-то все самое интересное происходит именно теперь, когда Кузьке никуда ходу нет. Кузька не собирался стать шахтером, его манили необыкновенные профессии: водолаз, верхолаз, исследователь вулканов. Но если б он был шахтером, как брат Вовка, он закатил бы такой стахановский рекорд, что никто не обогнал бы!

Все только отшучиваются, если человеку двенадцать лет. И все свои мысли и разговоры берегут промеж себя: «Ты чего тут крутишься?», «Спать пора!», «Зачем ты взял мою книгу, это еще что за новости — книги таскать!» А Кузьке нравятся те книги, что читают взрослые. Не совсем понятно, но тем интересней думать над ними, добираться до смысла. И Кузьке нравится слушать, как отец с Липатовым говорят о Гитлере и об итальянских «молодчиках», о том, кто и почему просчитается; это у них получалось очень убедительно; даже странно, почему отец и Липатов так здорово все понимают, а те, кто «просчитается», не понимают…

Пойти домой, что ли?

Не доходя до своей калитки, Кузька увидел девчонку в розовом платье на заборе панфиловского дома. Она преспокойно пригнула к себе ветку вишни и что-то на ней рассматривала. Что она там рассматривает? И что это за девчонка такая — с большим бантом в рыжеватых растрепанных волосах, в платье с оборками и белых носочках?

— Эй ты, пигалица! — крикнул Кузька.

Девчонка не вздрогнула и не смутилась, а весело повернула к нему скуластое, выпачканное вишневым соком лицо.

— А тебе жалко?

— А ну слазь!

Девчонка не слезла, она запустила в рот несколько вишен и выплюнула на Кузьку вишневые косточки. В ту же минуту она слетела с забора от сильного удара по ногам. Видимо, Кузька не рассчитал — девчонка так грохнулась об землю, что осталась лежать и заскулила. Испугавшись, Кузька сказал для храбрости:

— Ну вот, теперь реветь будешь.

Но она вскочила, как на пружинке, размазала по лицу пыль и сказала, презрительно поблескивая сухими глазами:

— Вот еще! Из-за всякого сопляка буду я реветь!

Если бы это была своя, поселковая девчонка, он бы знал, как с нею поступить. Но в этой нарядной городской девочке, неожиданно находчивой, было что-то непонятное и сдерживающее. Вместо того чтобы дать ей затрещину, Кузька засмеялся и сказал примирительно:

— Ишь ты какая отчаянная!

Девочка подмигнула и тоже примирительно спросила:

— А вишни чьи? Ваши?

Тогда он подпрыгнул, пригнул ветку и щедро предложил:

— Бери.

Но она, видно, уже наелась или разрешение лишило вишни всякой приманчивости. Кокетливо улыбаясь распухшими губами, она сорвала две сережки и нацепила их на уши. Глаза у нее были темные и блестящие, как эти вишни. Вишневый сок лиловыми разводами застыл на ее щеках и крепких скулах.

— Ты откуда взялась?

Девчонка мотнула головой в сторону города.

— Приезжая?

— Ага.

— Откуда?

— Из Москвы. — Она подумала и важно добавила: — Кончим дела и поедем в Сухум.

— А чего вы тут делаете?

Девчонка оглядела Кузьку и гордо проронила:

— На консультации приехали. — Но тут же, устыдившись, добавила: — Это папа. Мы с ним…

— Он кто?

— Профессор.

— Про-фес-сор? А по чужим садам вишни воруешь. Профессорша!

Девчонка хмыкнула и доверительно сказала:

— А мой папа тоже вишни воровал. И яблоки.

Кузька ответил доверием на доверие:

— Я тоже. — И вернулся к тому, что его интересовало: — Он по какой науке профессор?

— По химии. — Помолчала и прибавила: — Гео.

Он не понял, но спросить постеснялся.

— Химия сейчас самое важное. В этой пятилетке.

Девчонка кивнула не очень уверенно и в свою очередь спросила:

— А вы кто?

— А мы шахтеры. И отец, и брат.

— У тебя один брат?

Кузька помолчал и неохотно ответил.

— Два.

— Вот счастливый! У меня — никого… А второй — кто?

— Какая любопытная! Кто да кто. Зачем тебе?

Где-то за домами, то ближе, то дальше, женский голос звучно выкликал какую-то Галинку-Галю-у… Уж не ее ли? Но девчонка и ухом не повела.

— А ты в каком классе?

— В шестом… перешел.

— А я в третьем… перешла.

Кузька только успел подумать, что девчонка еще мелкота, как она придвинулась поближе и чистосердечно предложила:

— Давай дружить, а?

Он подумал, что она все-таки молодец, не заревела и вообще ведет себя что надо; не отвечая, спросил:

— Как тебя звать-то?

— Галина. А тебя?

— Кузь… Константин.

— А Кузь это что?

— Это меня ребята зовут так. Кузька. Кузьменко моя фамилия.

— И я тебя буду звать Кузька, хорошо?

— Зови, мне-то что!

— В гостинице такая скучища! Ребят ни одного, внизу рояль стоит, а играть запрещают. Ты ко мне приходи, у папы такие альбомы есть! В красках. Придешь?

— С чего я вдруг пойду?

— А просто… Ты в этом доме живешь?

— Не. Вон в том, где дуб, видишь? А эти альбом о чем?

— Научные, — туманно ответила Галинка: должно быть, не читала в них ничего, только картинки смотрела.

— А я тут два дня вредителя выслеживал.

У девчонки округлились глаза, округлился рот — вот это да!

— А ты думала, о бдительности просто так пишут?

Галинка растерянно молчала: она совсем об этом не думала и не читала.

— А он чего делал?

— Ничего не делал. Ходил, смотрел. С фотоаппаратом. Я ему два снимка засветил. Обломком зеркала.

Он не торопился рассказывать, наслаждаясь ее потрясенным видом.

— А он… чего снимал?

— Землянки, — с презрением бросил Кузька. — Делал вид, что снимает старорежимные землянки. А поверх них завод видно, чуешь?