Иначе жить не стоит - [13]

И вдруг странно-хриплый неистовый гудок возник вдали, и на темную листву сада лег качающийся свет автомобильных фар.

4

Машина, остановившаяся возле калитки, была странным сооружением: высоко посаженный кузов на разномастных колесах, обтянутый зеленым брезентом верх с перекошенными оконцами. Неистовый гудок исходил из диковинной трубки, похожей на маленькую граммофонную трубу.

Передняя дверца посопротивлялась и с дребезжанием вывалилась наружу, выпуская ширококостного бритоголового человека того неопределенного возраста, когда можно дать и сорок лет, и шестьдесят. С удовольствием расправляя спину и затекшие ноги, он окинул взглядом встречающих, ища одно, самое нужное лицо, и, найдя, протянул обе руки:

— Кузьмич! Дорогой! Экой ты стал! Патриарх, а?

Они обнялись и трижды поцеловались.

— Да где ж твои кудри, Матвей Денисович?

— Сыну напрокат отдал, Кузьмич, без них прохладней.

Водитель машины, пригнувшись к раскрытой дверце, не без насмешливости наблюдал и встречу старых приятелей, и столпившихся у машины людей. Приметив два девичьих лица, он вынул гребенку, расчесал вьющиеся кудри, забросил их назад, открывая высокий лоб с густыми бровями вразлет, и только тогда, посмеиваясь, откинул переднее сиденье, чтобы выпустить тех, кто сидел сзади. Видно, это было не просто. Какая-то суета произошла под брезентом, прежде чем из машины высунулась, нащупывая ступеньку, нога в маленьком сапожке.

— Аннушка! — сдавленным голосом выкрикнул Липатов и бросился вытаскивать из машины тоненькую женщину в старой, видавшей виды курточке, в голубом вылинявшем берете, из-под которого торчали короткие светлые волоски.

— Вот и приехала! — сказала Аннушка, высвобождая из машины вторую ногу. — Да, видно, зря! Заезжаю домой, а дом на замке! Соседи говорят — до ночи не бывает. Я еще проверю, где ты гуляешь до ночи!

Липатов блаженно усмехнулся — все, слава богу, как всегда! Приехала — и оказывается, это он неизвестно где и с кем мотается, а она — заботливая жена!

— Меня-то выпустите или нет? — раздался из-за ее спины веселый голос.

— Никитка!

Материнские руки обхватили его, потянули к себе, прижали, огладили и замерли на его шее. Растроганный Никита припал чубастой головой к ее щеке, уже мокрой от слез.

— Мамо… да ну, мамо… — бормотал он, всем существом откликаясь на ее родное, всепрощающее тепло.

— Ну, здравствуй, сын!

Это был отец — его сдержанный голос, его зоркие глаза, засматривающие прямо в душу — какова-то она, душа?

Мать отвела руки, отступила. Сын подошел к отцу, обнял, поцеловал в колючую щеку и почувствовал, как ответно дрогнул отец. А тут подскочила сестра, потянулись навстречу дружеские руки… Все тут, все в сборе, в, что бы там ни было, все рады… Ох, хорошо вернуться домой!

— Надолго ли?

— До понедельника, на рассвете выедем.

В короткую минуту тишины ворвался восторженный возглас Кузьки:

— Вот это механика!

С первой минуты его внимание приковала невиданная машина, на которой гости приехали и еще собирались уехать обратно.

— Ох-хо-хо! Вот и ценитель нашелся! — захохотал бритоголовый. — В эту диковину, братишка, вложено смекалки побольше, чем в Эйфелеву башню. А называется она «рыдван моей бабушки». Ее конструктор скромничает, но мы его сейчас обнародуем. А ну, Игорь, вылезай! Прошу любить и жаловать — мой сын.

Игорь и не думал скромничать. Вольно развалившись на сиденье, он от нечего делать выбирал, которое из двух девичьих лиц милее. Когда отец позвал его, девушки устремили на него любопытные взгляды; под этими взглядами было особенно приятно показать свое сооружение и лениво-небрежно, будто он всю жизнь собирал машины, рассказать, что из чего сделано.

Неказистый вид машины не только не смущал Игоря, а усиливал его гордость. Из хороших частей и материалов любой дурак сделает, а вот из всякой рухляди — тут нужны и голова, и руки. Девушки, кажется, глядели на него самого, а не на машину. Настоящий интерес проявлял только паренек по имени Кузька, молодой человек, которого называли Палькой, и, как ни странно, мать Никиты: она потрогала и то, и это, погудела в гудок и все ахала и оглядывалась на мужа, призывая его восхищаться.

— Неужто все сами сделали? — восклицала она.

— Сам. Да вот Никита помогал мне, — добавил Игорь, чтобы доставить ей удовольствие; в действительности Никита просто болтался рядом, чтобы не было скучно.

Кузьминишна просияла, а Кузьма Иванович как бы вскользь спросил:

— Что ж, и в моторе разобрался?

— Да нет… — с застенчивой полуулыбкой ответил Никита.

Между тем молодежь уже завладела Игорем, и он охотно подчинился суете провинциального гостеприимства, не очень-то стараясь запоминать имена новых знакомых — все равно: встретились — и простились. Кто-то поливал ему на руки из ковша, кто-то подал вышитое полотенце (одна из девушек, но которая?), а Кузька все крутился под рукой и ненасытно расспрашивал, какой в машине мотор и откуда взяли такой гудок…

— А ну, хлопцы, кому сапога не жалко? — крикнул девичий голос из летней кухни — одна из девушек (но которая?) тщетно пыталась раздуть угли в самоваре.

— Мне не жалко! — воскликнул Игорь, устремляясь к девушке. — Только я уж сам, руки перемажете.