Иначе — смерть! - [9]

Вадим между тем продолжал:

— Катюш, ты мне объясни, я не совсем понимаю: почему тебя так волнует история с этим Глебом?

— Не знаю.

— Но она тебя действительно волнует?

— Да. Очень.

— В таком случае я должен в ней досконально разобраться.

Катя улыбнулась: в этом весь Вадим. Как будто у него своих забот мало: какие-то сложные отношения с женой, Ксения Дмитриевна намекала, окончание докторской диссертации по вопросам лингвистики, ночами — переводы, чтоб расплатиться за машину, а перед этим — за кооператив в Бирюлеве, куда он переехал три года назад, и так далее. Однако он все готов отбросить, сидеть и слушать «женский вздор»… Катя начала сбивчивый рассказ, с трудом продолжила: факты, детали и обстоятельства, какие-то несуразные, рассыпались, не желали соединяться в стройный ряд.

— Чрезвычайно странная история, — Вадим выслушал ее, ни разу не перебив и постепенно мрачнея. — Ну-ка, дай мне копию записки.

Пока он читал и перечитывал, она прошла в спальню: здесь на туалетном столике возле кровати также царил бумажно-книжный хаос; сверху валялась школьная тетрадка; чисто зрительно она засекла ее, должно быть, когда одевалась утром.

— Вот смотри, — Катя вошла в кабинет с тетрадью. — Вот отсюда вырван листок с запиской. Смотри: как раз одного не хватает и край неровный, я помню. Если тот лист приложить… то ясно…

— Следователь этим заниматься не станет, — перебил Вадим, — там хватает и стопроцентных убийств. А мы попробуем. Итак, он написал записку, когда ушел в спальню.

— Он обиделся на Алексея.

— Что это за персонаж?

— В нем есть какая-то загадка. Для меня. Не могу понять, зачем ему нужен английский. Да и вообще: он, что называется, настоящий мужчина — ироничный, хладнокровный. Скажем: внешне хладнокровный. По мнению твоей Агнии, женщинами не интересуется.

— Она такая же моя, как и твоя, — обронил Вадим небрежно и добавил с улыбкой, — а что касается настоящего мужчины — мужественнее Жана Марэ, кажется, никого нельзя представить, а поди ж ты — интересовался мальчиками.

— Да ну тебя!

Они рассмеялись.

— Ну, Агнию я кое-как знаю, Ильича видел. А что ты можешь сказать о девочке?

— Очень соблазнительна, прелесть. Ну, современное дитя: тряпки, заграница, доллары. Никого и ничего не стесняется, ляпает что думает. Однако после той ночи до предела напугана.

— Страх мертвого тела, — предположил Вадим.

— Может быть. Алексей ее допрашивал, не видела ли она на даче третьего. Она не желает об этом…

— Третьего?

— Понимаешь, она не сразу побежала звонить в милицию… в ее поведении какие-то странности… сидела там наедине с мертвым.

— Да, странно… — протянул Вадим. — Она боялась выйти?

— Именно боялась. Я должна ее разговорить.

— Дождись, пока шок пройдет. Наконец, сам Глеб. Что ты о нем думаешь?

— Я тоже боюсь, — Катя усмехнулась, — боюсь о нем думать.

— Ну, после такого изощренного конца…

— Нет, с самого начала, как только познакомились. Безотчетное тяжелое впечатление.

— Ты его точно раньше не видела, не встречала?

— Точно!

Вадим нахмурился.

— Катя, ты натура утонченная, нервная, не спорь, возможно, уловила в нем элементы безумия, патологии.

— Не надо так говорить!

— Надо. Надо все выяснить. Все, понимаешь? Чтоб вокруг тебя просветлело, и ты вернулась к жизни.

— Да разве я…

— Ты сейчас одержима. Давай рассуждать «с чувством, с толком, с расстановкой». Перед нами альтернатива: убийство или самоубийство. Как будто все указывает на последнее.

— Да, я понимаю, психические депрессии, наследственность… Так, мелочи, но… Зачем он принес воду из колодца — запить цианистый калий? Что видела Дуня, что скрывает? Почему записка оставлена у меня? И если б ты его слышал… Сын обвинил кого-то в смерти отца: в убийстве… в доведении до самоубийства — неизвестно.

— Именно что неизвестно. Альтернативный вопрос можно сформулировать по-другому. — Четкий и ясный ум ученого работал в полную силу. — Или эта семья сумасшедшая, или кто-то довел их до гибели. Поскольку меня, Катя, больше всего занимает твое состояние — тебе решать. Или успокойся на первом предположении, или проведем расследование.

Она не колебалась.

— Расследование.

— Ладно. Тогда перечисли пункты обвинения в той знаменитой застольной речи.

Катя сосредоточилась.

— Не пункты, а… ощущения. Вот сейчас в этом зале он судит убийцу. Кто же он? Он не скажет, эта тайна умрет вместе с ним. Тут он резким жестом выбросил вперед левую руку.

— Левую?

— Я обратила внимание еще на занятиях: он левша.

— Он указал на кого-то?

— Конкретно — нет… на стенку, на дверь… в общем, я не поняла. Он накажет его жалкой страшной жизнью. У него есть доказательства вины подсудимого — опять этот жест — «ночь, улица, фонарь, аптека», в которой яд… угрюмый дом, угрюмый вход… Он следил за кем-то и увидел мертвого человека в кресле, который улыбался. И еще — скользящую тень в ином измерении. Он любит «Наполеон» и предлагает выпить. Все.

— Вообще-то бред, — констатировал Вадим.

— Бредовая пародия на обвинительную речь, — уточнила Катя. — Юноша собирался в юридический. Бред, пародия, ну, в голове звенело от выпитого — все так. Кабы не его собственная смерть. И записка, оставленная на моем столе.