Иначе быть не могло... - [4]

Оксанке многое прощалось и во многом отдавалось предпочтение: ведь она была самой маленькой. Оксана ни с кем не хотела делить «маму».

— Не твоя, не твоя, это моя мама, моя! — отчаянно кричала она.

Иногда доходило до истерик. На этой почве Оксанка серьезно заболела. Неизвестно, чем кончилось бы все это, но к нам в дом пришла женщина, желавшая усыновить или удочерить ребенка. Выбрала Оксанку. Как сложилась судьба этой крохи, нашла ли она в той женщине настоящую мать, не знаю, но в наших сердцах постепенно все больше укоренялась одна мать — Родина. С этим мы росли.

Жизнь в детском доме в те годы была связана с немалыми трудностями: и голодно, и обуть-одеть нечего. До поздней осени топали мы босиком по лужам и грязи. Воспитатели неуклонно придерживались одной главной линии: «Не хныкать, а бороться за лучшую жизнь!» Это внушали каждому с первого дня.

В саду детского дома росла большая шелковица. С наступлением лета сам по себе возникал отряд мальчишек — специалистов лазить по деревьям; среди них и мы с Броней: в мастерстве лазанья мы от мальчиков не отставали. Черную сладкую шелковицу собирали в лукошки, сделанные нашими же руками, и делили за столом между всеми ребятами — праздник!

За обедом нас похваливают, а мы сидим как именинники: приятно видеть, с каким удовольствием «рабочий класс» — старшие, работающие в мастерских — наслаждается плодами нашего труда.

В трех-четырех километрах от нас был лес — наш кормилец. Только начинает поспевать земляника, мы уже тут как тут. Ранним утром в лесу все оживает, радуется наступившему дню. Заливаются птицы, прыгает с ветки на ветку белка, деловито пробирается куда-то ежик… Так бы, кажется, и стоял, смотрел, слушал… Но Вера Александровна напоминает:

— Полюбовались, а теперь за работу.

И мы принимаемся собирать землянику. У каждого в руках посудинка — то ли банка из-под консервов, то ли корзинка, то ли глиняный кувшинчик.

Глиняные кувшинчики дарил нам гончар дядя Матюша. Мы дружили с ним. Домишко его стоял рядом. В горнице — русская печь с лежанкой да стол со скамьями, пол земляной. Бедность. Но стоит поднять глаза, и попадаешь в сказочное царство: на полках ярко переливается на свету разноцветная глазурованная посуда. Чего только здесь нет! И конек-горбунок, и Жар-птица, и Иван-царевич на ковре-самолете… А вот скачут вороные кони с развевающимися гривами, из красных ноздрей валит пар, серебрятся подковки на копытах, а в санках с натянутыми в руках вожжами стоит Аленка. На ней соболья шапочка, глаза отливают синью. А за санками искрится снежная пыль…

Любо нам было забираться зимой на лежанку, рассматривать диковинную посуду, слушать рассказы старого гончара. Нам, не видевшим ничего, кроме жестяных кружек, изделия его рук представлялись тогда чудом искусства. У него же, у дяди Матвея, добывали мы всевозможные черепки от битых глазурованных мисок, больших расписных кувшинов, блюд и всякой иной посуды. Черепки были для нас дороже кувшинов: ими мы выкладывали ямки, которые выкапывали в саду, в ямки сажали божьих коровок и сверху закрывали их стеклышками.

Ранним утром, едва взойдет солнце, с надеждой и нетерпением прибегали к этим ямкам: надеялись, что божьи коровки принесут клад. Кто нам внушил такое, откуда взялась эта мечта о кладе, не знаю, но она жила в нас. Из тех же расписных черепков, камушек, спичек мы строили «светлые дворцы», в которых жили бедные, обездоленные люди. Всех осиротевших ребят мы обували в ботинки, ни при каких случаях не протекавшие, а тепло к нам в дом приходило само. Мы отправлялись в далекие путешествия, открывали новые земли, становились всемогущими учеными, а дядю Матвея возвели в звание Главнейшего мастера-художника. Веру Александровну одевали в самые красивые наряды, и она становилась мамой всех осиротевших ребят. Не забывали мы и остальных наших воспитателей и друзей.

Вера Александровна не запрещала нам эту игру, никогда не наказывала, если кто-нибудь нечаянно разбивал свой кувшинчик или стакан, но при каждом таком случае внушала, что нужно беречь вещи, потому что в них вложен человеческий труд.

— …Вот видите, как дядя Матвей день и ночь работает, чтобы сделать посуду для людей, а Катя сегодня поставила тарелочку на край стола и сама же локтем ее свалила — тарелки нет.

— …Не божья коровка приносит клад, а человек — своим трудом. Вот давайте сегодня наберем земляники побольше, и в доме будет праздничный обед, это будет нашей долей большого клада.

В трудах и заботах проходило лето, а осенью мы ходили по жнивью, собирали колоски ржи, пшеницы. Солнце скрывалось за туманами, за тучами, моросил нудный дождик, разливая на поле лужицы, становилось мокро и зябко, но впереди нас манил, звал к себе горизонт — таинственный край земли, где она смыкается с небом, откуда выходит и заходит солнце.

Конца полю нет и нет, горизонт отодвигается от нас дальше и дальше, но мы идем к нему — все равно догоним, все равно узнаем, что там, за ним. Мы должны это узнать!

Мы видели поле ранней весной, когда оно расстилалось густым зеленым ковром, и в летние дни, когда по нему на ветру ходили широкие волны вытянувшейся в полный рост пшеницы, слушали, как перешептываются налитые колосья…