In vinas veritas - [18]

Тогда, в Китае, меня, на ночь глядя, встретил в местном аэропорту энергичный и безразмерно улыбающийся долговязый китаец. Впрочем, европейца, или негра я увидеть и не ожидал. Он лихо гонял по полусонному городу, потом внезапно свернул под мост, и тьма окутала нас. Лишь свет фар освещал полуразбитую грунтовую дорогу, к тому же захламленную до безобразия. Я уже начал подумывать, что мы едем прямиком на свалку, где криминальные узкоглазые личности будут грабить, угрожая кривыми ножами. Шофер, видимо, угадал мои опасения и развеселился еще пуще.

«Смейся, смейся, паяц, — подумал я, — по мордам получить ты успеешь».

Навстречу попадались хмурые полуоборванные личности. Они спешно уходили из света фар и прятались в темноте. И вот когда я уже полностью уверовал, что впереди меня ждет знакомство с местной подпольной экзотикой, из-за нагромождения ближайших сваленных в кучу грязных деревьев показались огромные ворота с надписью над ними. Прочитать, естественно, мне ничего не удалось: иероглифы крайне распространены на Востоке.

— Судостроительный завод, — сказал мне мой провожатый и снова засмеялся.

— Ну, и что же ты ржешь, скотина? — по-русски сказал я. Тон выбрал такой, что китаец воспринял мои слова, как доброжелательную и вежливую благодарность за доставку.

Он в ответ закивал головой и поднял вверх большой палец. Машина остановилась перед новеньким судном под названием «Линге», которое казалось облепленным со всех сторон суетливыми людьми в касках и потасканных комбинезонах.

Перекрестившись перед трапом, я поднялся на борт, со всех сторон расстреливаемый любопытными взглядами раскосых или просто косых глаз. Принимать новое судно доводилось мне впервые. И я втайне надеялся, что новенькое оборудование позволит мне спокойно проработать контракт, без усилий и напрягов. О, если бы я знал, что мне уготовано, я бы бежал отсюда с чемоданом наперевес через все буераки обратно в аэропорт! Потому что впереди меня ожидали плоды дерева, под названием «китайское качество», и этих плодов было такое изобилие, что спустя месяц работы я был готов просто плакать от бессилия и отчаяния, если бы умел.

Провели мы в этом шип ярде пять дней, каждый из которых был наполнен борьбой с местными пролетариями. Они, в свою очередь, отдавая должное коммунистическому воспитанию, классово нас ненавидели, считая буржуями и оппортунистами. Сказать, что перевес остался за нами — значит, погрешить против истины.

Самый примитивный способ отделаться от настырного механика — это сказать, что не понимают английского языка. И ребята вовсю использовали его. Все недостатки, недоработки бравых китайских судостроителей, сколько бы на них не пытался я ссылаться, остались с нами до самого выхода судна в первый рейс. Я смотрел на этот способ работы и удивлялся: неужели и у нас такое было? Да и сейчас такое есть, закричат мне замотанные бардаком в экономике соотечественники. Но здесь все усугублялось тем, что мы могли просто утонуть, благодаря преступной халатности корабелов. И пошли бы ко дну за здорово живешь, если бы нам не везло с погодой, если бы опыта было недостаточно. А, может быть, на это и был сделан расчет?

Однажды, уже после обеденного перерыва ко мне подошла маленькая сморщенная китаянка. Целый день она таскалась за мной по машинному отделению с ведром и тряпкой в руках. Делала вид, что моет, на самом деле внимательно приглядывалась к любому моему действию. Я уж начал было думать, что ее специально приставили ко мне для коммунистического надзора. Возраста она была совершенно неопределенного: может лет семьдесят, а, может, и тридцать. Подошла она и начала мне что-то втолковывать. Китайский язык за три дня я еще не совсем хорошо освоил, а, вернее, совсем не освоил, поэтому ни черта не понял. Тогда она стала говорить очень медленно, надеясь, на мою сообразительность. Но я был туп, как китайский болванчик, даже головой не кивал. Но упорная тетенька не собиралась сдаваться: она вытащила из потаенного кармана кусок серого мела и написала на палубе слово. Или предложение. Мне стало даже забавно: иероглифы — это такая замечательная вещь, что нужно приложить столько усилий, чтоб понять, что это не картинка, а письменность, что у меня жизни не хватит для постижения самых азов. Мой нетренированный взгляд углядел в ее рисунке-иероглифе клетку, которую начали чирикать, но не успели. Хорошо же! Я попросил жестом мел и старательно написал ответ. Вернее, нарисовал, потому что постарался схематично изобразить писающего мальчика. По моему мнению, получилось неплохо. Я еще для пущей важности дорисовал брызги и посмотрел на тетю. Она сначала нахмурила брови, рассматривая мое творчество, потом ее брови полезли наверх. Потом она попятилась от меня и, всем своим видом выказывая ужас, заспешила прочь.

Так и остались для меня загадками, что же эта китаянка хотела мне сказать, и что же сказал ей я.

Другая группа китайцев, посреди ночи прокравшаяся в мою каюту, предварительно долго ковырялись в дверном замке. От этого неясного скрежета я и проснулся. Испытал искреннее удивление, когда они все скопом вошли ко мне, догадавшись просто толкнуть дверь. Потом я очень возмутился, справедливо решив, что предстал лицом к лицу с ворами. Ну, а те, в свою очередь попытались завязать со мной диалог на языке жестов. Они старательно выдували все вместе воздух из легких, сопровождая это круговыми движениями ладоней и непонятными словами. Может быть, для китайского цирка пантомима и была хороша, но мне ужасно хотелось спать. Поэтому я отобрал у артистов связку ключей, нимало не заботясь, откуда она у них взялась, вытолкнул их взашей в коридор и улегся досыпать.