Имя - Война - [8]

— Ничего вы за чаем ушли, — проворчала Надежда, свесившись с верхней полки. Саша начал извиняться, шутить. Полез наверх, на свое место. А Николай сел и опять как примороженный смотрел на Лену. Девушка в полумраке помещения показалась ему вовсе ирреально красивой, неземной.

— Нагулялись? Командиры, тоже мне.

— А что такое? — свесился с верхней полки Саша.

— Ничего. Только командиры Красной армии не ведут себя, как загулявшие гусары!

— Какие гусары? — ничего не понял мужчина.

— Потревожили вас? Извините, — влез Николай. Лена ожгла его взглядом:

— Не только нас. Протопали по вагону как по плацу, а он детей полон. Не стыдно? Два часа ночи! Всех перебудили, совести нет! Защитники! Пример для подражания! На вас смотреть стыдно, позор для нашей армии!

Надя притихла, испугавшись неожиданной резкости подруги, и поспешила закрыть глаза, притворится спящей.

— Девочка, ты белены не объелась? — озадачился Дрозд. — К чему зудишь как пчела? Кусаешь? Разбудили — извини. А в остальном не права.

Николай посмотрел на друга, чуть поморщившись: не лезь.

— Спать давай. Еще раз приносим свои извинения, девушки. И спокойной ночи.

Лена повернулась к нему спиной и накрылась одеялом с головой: обида ее крутила, а с чего и на что — понять не могла. И стыдно было, что напала, как дурочка, и тоже — с чего? Какое ей дело, где веселились попутчики?

— А с чаем — загладим. Завтра с утра, — заверил Саша.

— Не нужен нам ваш чай! Сами в состоянии, с руками, ногами, головой! — выдала Скрябина. Дроздов с долей удивления посмотрел на Санина:

— Пчела, — бросил и лег на свое место. Тишина повисла, только стук колес ее и нарушал.

Лена зажмурилась от стыда и обиды: нет, ну кто ее за язык тянул? Что обозлилась?

— Вы чем-то расстроены? — услышала тихое в спину. Девушка помолчала и нехотя повернулась к Николаю:

— Извините, — прошептала.

— Не за что. Вы правы, пошумели мы.

Девушка внимательно посмотрела на него и вздохнула.

— Нет, это я не права. Напала на вас, правда как пчела пыльцы дурмана объевшись.

Николай улыбнулся на странное сравнение:

— Бывает… Мы понятия не имели, что так поздно. Засиделись с ребятами и политеха. Они в Минск с агитками едут. Будут ездить по колхозам, выступать, помогать колхозникам. Интересные товарищи.

— Правильное дело. А мы шефствуем над детским домом. Когда вернемся, поедем пионервожатыми в лагерь.

— Тоже хорошо, — заверил Николай, не чувствуя что продолжает улыбаться. Ему было все равно, что говорит девушка — он слушал ее голос и слышал интонации скрытых эмоций: сожаление, что не может, как студенты поехать в колхоз, желание быть полезной, неуверенность в себе, наивное стремление чем-то выделиться и вину, за то что посмела лезть не в свое дело и пенять взрослым мужчинам. Все это было настолько открыто, ясно, что вызывало лишь одно желание — погладить ее по голове, успокаивая и уверяя — у тебя все впереди, ты уже не бесполезна, раз в состоянии постоять за себя и других. И не виновата, совсем ни в чем не виновата.

— Мало. Хочется так много сделать, успеть. А нам еще два года учиться. Но хорошо учиться это тоже очень важно, правда?

— Правда.

— Я стараюсь, но все равно два предмета никак не даются. Физика такая трудная. Нет, скорей всего я глупая, никак ее понять не могу. А надо. Летчицей хочу стать. Я в ДОСААФ записалась, три прыжка уже сделала. Страшно было, даже дух захватывало. Вы прыгали?

— Тридцать девять прыжков.

— Ого! Страшно было?

— Первый раз — да. Но страх приручается и покоряется.

— Да. Ему нельзя давать волю, — и вздохнула. — А я трусишка. Противно осознавать, но это факт. Жуткое, отрицательное качество.

— Преувеличиваешь.

— Нет. Знаете, Николай, я даже ехать одна с подругой боялась. И сейчас боюсь. Сты-ыдно.

— Чего же боишься? — не заметив, как перешел на «ты», спросил мужчина.

— Смеяться будЕте.

— Не буду.

— Того, что будет, страшусь. Встречи. Я еду к человеку, которого никогда в жизни не видела. А он мой отец. А если я ему не нужна? А если он вообще не знает обо мне и знать не хочет? А если это ошибка, и он мне не отец? Хочу его увидеть, поговорить и боюсь. Что я ему скажу? Как это все произойдет?

И что ее потянуло на признание? Почему захотелось поделиться своими переживаниями? Может ночь, темнота располагала, может сил больше не было держать в себе, а может… нет.

Николай посерьезнел: ничего себе тайна прячется в душе девочки.

— Все будет хорошо. Если отец — признает и будет рад, поверь.

— Думаете?

— Уверен. Не стоит бояться — радоваться нужно — родной человек нашелся.

— Радуюсь… Но все равно тревожно.

— Пройдет. Встретитесь и поймешь — зря волновалась. Ты сама ехать к нему решилась или родные подсказали?

— Брат. Правда, он мне не родной, но роднее любого родного. Путано, да?

— Нет.

— Мой брат удивительный человек, кристально честный, а сестра — кремень. Характер твердый, справедливая. Она жена брата, вернее они муж и жена, но меня воспитали как сестру. И, оказывается, все это время искали моих родных. И от меня не посчитали нужным скрывать, что я имею другие корни. Представляете, сколько в них благородства! Мне так хочется быть похожими на них, не огорчать, не позорить, — вздохнула.