Империя - [67]

Обычно гладиаторы сражались попарно, но иногда устраивались и групповые бои — так было и на этот раз. Горе тому, кто оказывался в них недостаточно смел и решителен. В этом случае каждый из сидящих в Колизее чувствовал себя чуть ли не оскорбленным лично, и ярость толпы тут же обрушивалась на нерасторопного неудачника.

— Руби! Режь! Бей! Почему он так робко сражается?! Почему так медлит с убийством противника?! Почему неохотно умирает?! — кричали Понтий и Луций, когда бойцы разделывались с беззащитными невольниками в первом поединке. Однако после того, как гладиатор Александра без особого труда уложил опытного бойца одной известной школы, толпа притихла, а участники битвы на некоторое время разошлись по сторонам. И только Ратибор стоял неподвижно рядом с обезглавленным трупом. Однако промедление было недолгим, и буквально через мгновение бой возобновился, и вновь над ареной стали разноситься скрежет и лязг железа, стоны умирающих и радостные крики толпы. Каждый удар зрители сопровождали дикими возгласами. При каждом ранении, наносимом гладиатору, на победу которого делалась ставка, раздавались крики отчаяния и разочарования — ведь многим приходилось дрожать за собственные деньги, а ставки здесь были немалые. Однако то, отчего один уныло вешал голову, у другого вызывало бурю восторга. Впрочем, в этот раз ставки были не высоки: все понимали, кто победит в этом сражении, а где нет интриги, там нет и куша.

— Наверное, это тот самый гладиатор, о котором я вам говорил! — дергая Луция за плечо, кричал Понтий, указывая на то, как Ратибор разделывается с очередным противником. Русич стоял на прежнем месте, рядом с ним лежало уже пять окровавленных тел, и, по всей вероятности, желающих с ним сразиться уже не было.

Тем не менее, бой продолжался. Ратибор по-прежнему стоял неподвижно, наблюдая за тем, как один за другим отправляются к праотцам вышедшие с ним на арену невольники. Последним убили того самого германца, которого так долго и тщательно выбирал Александр.

— Почему он не помогал своим?! — изумленно спросил Луций у Марка, когда русич остался один против шестнадцати. — Он же обречен! Они же сейчас прикончат его!

— Он не помогал им потому, что они для него не свои, Луций, а чужие. Они для него никто. Да ведь и они тоже не помогали ему. Он так воспитан, и сейчас не чувствует себя побежденным. Этот северный народ очень своеобразен и странен. Я бы хотел иметь такого друга, как он: он никогда не предаст и будет верен до смерти своим товарищам. А те, кто сейчас пал на его глазах, так они для него не лучше тех, кто остался на арене.

Тем временем на русича кинулись двое смельчаков. Ратибор ловко уклонился от первого удара, парировал второй и стал закрываться и уворачиваться от последующих. Его щит не выдержал такого напора и раскололся. Отбросив его в сторону, русич сумел увернуться от очередного удара и сразил нападавшего, загнав в его тело клинок по самую рукоять. Провернув меч в плоти стонущего противника и отпихнув его от себя, он мгновенно развернулся и рассек живот второму гладиатору. Тот рухнул на песок и, схватившись за брюхо, стал кататься по арене, истошно крича и зажимая рану на теле. Опешив от такого поворота дел, другие бойцы застыли неподвижно, боясь подойти к этому зверю. Однако толпа яростно требовала продолжения. Она хотела смерти этого непокорного раба, который явно должен был уже давно погибнуть. Вопреки всякой логике, они отчего-то возненавидели храброго воина и теперь кричали и освистывали гладиаторов, которые боялись прикончить строптивца. Наконец, гладиаторы окружили Ратибора и приготовились к нападению, дабы разделаться с ним. Русич презрительно посмотрел на них, затем отшвырнул меч в сторону и снял с себя шлем. Он прикрыл глаза и, глубоко вздохнув полной грудью, стал ждать смерти. На трибунах воцарилась тишина, замерли и гладиаторы, не понимая, что происходит.

— Что он творит? — с волнением спросил Луций.

— Он показывает всем то, что презирает всех собравшихся здесь и даже саму смерть. Что он больше не желает развлекать толпу и что готов умереть, — с иронией ответил Марк. — Жаль, такой боец пропадает: сейчас его прирежут на потеху толпе, а ведь он мог бы сослужить кому-нибудь отличную службу, если бы попал в хорошие руки.

И вот на трибунах стал нарастать шепот. Казалось, все сейчас кончится, как вдруг один юноша вскочил со своего места и прокричал во все горло:

— Жизнь! Пускай живет! Жизнь!

Ратибор и стоящие вокруг него гладиаторы обернулись: это кричал Луций. Русич, прищурившись, всматривался в незнакомого юнца, пытаясь понять, зачем тому понадобилось его спасать. Сидевший рядом Марк одобрительно взглянул на Луция, а затем повернулся к Понтию и Ромулу. Те, поняв, что происходит, тоже вскочили со своих мест и присоединились к другу. Марк перевел свой взгляд на сидящих рядом зрителей, и те мгновенно поддержали парней. Вскоре все трибуны скандировали, оглушая криком императорское ложе и стоящих на арене бойцов:

— Жизнь! Жизнь! Жизнь!

Император поднялся с трона и подошел к краю ложи, успокаивая жестами толпу. Все постепенно затихли. Тиберий окинул взглядом публику, потом посмотрел на бойцов на арене, не спеша вытянул вперед правую руку и сжал кулак. Затем он снова посмотрел на собравшихся и с улыбкой поднял вверх большой палец. В этот момент толпа радостно засвистела и зашумела, повсюду раздались аплодисменты. Все кричали и славили Цезаря.