Империя - [273]

— Отпусти Варавву! Варавву! А этого распни! — бездумно, фанатично, все как один заорали зрители.

— Да будет так! Ваше право! — Понтий демонстративно вытянул вперед руки, а раб поспешно поднес кувшин с водой и полил ему на ладони. — Распять его! — он подошел к генералу и тихо добавил: — Сам видишь, нет крови его на мне.

— Его кровь будет на всех нас и на детях наших. Тебе не понять этого до самой своей смерти, друг Понтий. Знай одно: сейчас ты прославил имя свое, как никто из живущих. Никогда тебя не забудут!

На рваную спину Иисуса взвалили крест, и он упал под его тяжестью, однако стражники пинками заставили его подняться. Непонятно, откуда в нем было столько силы и столько воли. Когда он вышел за стены города, его лицо представляло собой месиво из слюны, крови и пыли. В него летели камни и помои, оскорбления и проклятия, а он все шел, таща на своих плечах смертельную поклажу. Петр, прячась в толпе, незримо следовал за своим учителем, проклиная себя за то, что трижды отрекся от него. Были среди зрителей и остальные ученики, и исцеленные им люди, но все они боялись открыто сочувствовать. Боялись потому, что не пришло пока время: страх смерти сковывал их и заставлял так поступать.

Дорога на Голгофу начала подниматься вверх. Иисус припал на одно колено. Он тяжело дышал, а шипы венка все глубже вонзались в его кожу. Солдаты снова стали его избивать, и тут уже Луций не выдержал. Он растолкал их в стороны, а они схватились за оружие.

— Ты что себе позволяешь?!

— Подумай сам, что сделает с вами прокуратор, если он помрет здесь, не дойдя до места казни? Посмотри на него: еще немного — и распятие ему не понадобится!

Старший взглянул на чуть живого приговоренного, потом на Луция и убрал руку с меча.

— Что предлагаешь?

— Эй, ты! Да, ты! Иди сюда! — недолго думая, подозвал к себе одного из зевак генерал.

— Я что ли? — удивленно осмотрелся по сторонам мужчина, указывая на себя пальцем.

— Да, ты! Иди сюда! Живее!

Толпа выплюнула его из своих рядов, и мужчина оказался перед солдатами.

— Тебя как зовут?

— Симон Киринеянин, — еле слышно пробормотал человек, стараясь не смотреть в глаза Луцию.

— Помоги ему донести крест, Симон.

Мужчина недоуменно посмотрел на генерала. В его глазах читался простой человеческий вопрос: «Почему я?». Старший из стражников толкнул его в спину.

— Давай, пошел! Делай, что сказано!

Сухой ветер сносил с холма мелкую пыль. Она остро и больно била по телу своими едкими песчинками, которые скрипели на зубах, раздражали глаза и, казалось, даже проникали сквозь кожу. И чем ближе процессия подходила к холму, тем хуже становилась погода.

— Поскорей бы закончить! Погода портится! — прикрывал лицо от пыли Лонгин.

— А тебе-то что?! Нам приказано стеречь их, пока не убедимся, что они подохли! — ответил старший, щуря глаза.

Когда процессия поднялась на Голгофу, погода снова успокоилась, настала тишина, нарушаемая чуть слышным хлопаньем крыльев большого черного ворона, который одиноко парил в прозрачном небе. Тяжелый крест упал на сухую почву, подняв вверх столб пыли. Два других уже лежали неподалеку. Солдаты отгоняли зевак подальше от места казни.

— Держи! — старший поднял с земли молоток и протянул Луцию.

— А сам что?!

— А я не палач! — зажав одну ноздрю, солдат презрительно высморкался в сторону. — И давай не выделывайся, — ткнул он Луция инструментом в грудь. — Приступай. А то сам знаешь, что с ней будет!

Один из осужденных попытался вырваться, но его повалили на землю и избили. Он стонал и молил о пощаде, но тщетно: его втащили на крест первым, прижимая к дереву руки и ноги.

— Чего встал?! Приступай! — старший снова протянул генералу молоток и гвозди.

Луций схватил их и быстрым шагом подошел к приговоренному. Молот взмыл вверх и ударил по шляпке гвоздя. Раздался хруст и истошный крик. Легионеры, которые держали преступника, заржали, передразнивая несчастного и корча рожи. Луций вбивал гвозди, еще и еще. Затем солдаты схватились за веревки, и распятый взмыл к небесам. Дисмас, еле живой от боли, плакал, взывая к милосердию, но это еще никому не помогало.

«Таранка», — пронеслось в голове Луция.

И снова молот взлетел ввысь и упал обратно. Второй несчастный молча сжал зубы и закатил глаза. Солдаты, цокая языками, одобрительно закивали: что-что, а мужество в римской армии ценилось всегда, пусть даже и посмертно. Когда крест подняли, Гестас сделал глубокий вдох и изверг на своих палачей длинное проклятие, перемешанное с отборной руганью. Солдаты в ответ аплодировали и ржали что есть силы. Старший, красный от смеха, вытирал слезы, будто это была вовсе и не казнь, а какое-то безумное увеселение. Пока легионеры забавлялись, слушая брань распятого преступника, Луций подошел к Иисусу, который лежал, скрючившись, на земле и трясся всем своим истерзанным телом.

— Ты говорил, что твой отец милосерден. Почему тогда он допускает такое? Почему не избавит тебя от страданий? Почему твой отец позволяет истязать тебя своим же собственным созданиям? Попроси его истребить всех нас, ведь ты же его сын!

— Луций, Луций… Думаешь, я не могу умолить своего отца послать ко мне на помощь своих архангелов? Могу. Но не стану. Так нужно.