Imperium. Философия истории и политики - [216]
Разумеется, невозможно вечно обманывать все население культуры. Есть определенный слой, который видит реальность сквозь все ухищрения, и пропаганда по поводу «преступлений» и «судов» произвела на этих людей противоположный эффект. Любой, кто ориентируется в истории, знает, что эпитет «преступник» можно применять с переменным успехом к любому, кто находится у власти. За тысячелетие западной истории сотни творческих людей, занимавших высокие посты, были обвинены в преступлениях или попали в заключение. Император Священной Римской империи Конрадин Гогенштауфен был обезглавлен, несмотря на то, что являлся самым высокопоставленным светским лицом христианского мира. Среди других, кого бросили в тюрьму или объявили преступником, были Львиное Сердце, Роджер Бэкон, Арнольд Брешианский, Джордано Бруно, Колумб, Савонарола, Жанна Д’Арк, Галилей, Сервантес, Карл Английский, Шекспир, Олденбарневелт, Людовик XVI, Лавуазье, Вольтер, Наполеон, император Мексики Максимилиан, Торо, Вагнер, Карл XII, Фридрих Великий, Эдгар По, Наполеон III, Гарибальди.
Французское царство террора, начавшись в 1793-м, продлилось немногим более года, несмотря на то, что оно подготавливалось длительными и непрерывными внутренними и внешними политическими процессами, обострившимися в доселе невиданной в Европе степени. Новая Французская республика отстаивала свою жизнь на поле битвы и одновременно сражалась против большинства собственных граждан. В условиях такой борьбы за власть ужасы террора исторически кажутся уместными с точки зрения создавшейся политической ситуации. Драматизмом террора не скроешь тот факт, что он, по подсчетам его оппонентов, привел на гильотину всего от двух до четырех тысяч человек.
Совершенно иным был террор после Второй мировой войны. Вся его мотивация лежала за пределами политики, если понимать ее как борьбу за власть внутри культуры. Он не являлся [естественной] фазой этой борьбы. Разгромленная Европа была полностью оккупирована состоявшими на службе культурного дистортера армиями, которые не встречали физического сопротивления. Поэтому к преследованиям и массовым убийствам дистортер приступил из чисто мстительных побуждений.
Изощренное юридическое притворство — еще один признак культурной болезни. Столь продолжительная оргия самообмана в целях сокрытия явно бесчестного отношения к оппоненту не свойственна никакой группе внутри одной и той же высокой культуры. Достаточно сказать, что за пять тысяч лет всеобщей истории ничего подобного не зафиксировано.
О культурной дисторсии также ясно свидетельствует неограниченная продолжительность программы убийств. Организаторы данной программы не имели общих понятий о чести с людьми, которых они приговаривали к смерти, и готовы были продолжать ее вечно. Через три года после начала масштабы этого предприятия только выросли. В культурном чужаке даже не появилось отвращения к террору, которое испытали в свое время самые непримиримые якобинцы и парижские канальи.
Смехотворный, применяемый чисто для проформы, легалистский антураж, который ни в коем случае нельзя путать с «признанием вины» и «приговором» — еще один признак внекультурного происхождения [этого террора]. Западное правовое мышление никогда не посягало на упразднение европейской чести, даже если применялось к политическим, экономическим и религиозным вопросам под маской «чистого» правового мышления. Но культурный чужак не обладает тонким чувством меры и не снимает маску, даже будучи узнанным.
Не является программа осуждения «преступлений» и проявлением варварства, поскольку варварство еще более нетерпимо к хитроумным трюкам законников, чем чувство чести лучших представителей высокой культуры. Поэтому при оккупации Европы русские не совершали убийств за «преступления»: они просто убивали, когда считали нужным, без судилищ.
Французский террор, несмотря ни на что, нес в себе позитивную для нации идею: убийства и разрушения производились с целью установления нового режима через устрашение и разрушение старого. Достигнув своей политической цели, террор иссяк. Однако террор после Второй мировой войны начался как раз с момента достижения политической цели, поэтому не имел никакого культурно-политического raison d'etre[89]. Он мотивировался экзистенциальной ненавистью, а целью была просто тотальная апокалиптическая месть. Но месть не является частью культурной политики.
В предыдущей истории любые культурные группы всегда проявляли великодушие к побежденному неприятелю, принадлежавшему к той же культуре даже на стадии истребительных войн. Уничтожению подлежало только вражеское государство, а не все его подданные. Теперь же сама продолжительность «судов» засвидетельствовала культурную болезнь. Французскому террору понадобилось два дня, чтобы осудить на смерть даже такую важную персону, как королева Франции, но печально известные судилища по вопросу «концентрационных лагерей» тянулись многие месяцы, а Нюрнбергская пытка продлилась год.
Самый жестокий аспект этой системы в общем плане состоял, несомненно, в том, что она целилась в маленького человека, поскольку работала против

Почему одни страны развиваются быстрее и успешнее, чем другие? Есть ли универсальная формула успеха, и если да, какие в ней переменные? Отвечая на эти вопросы, автор рассматривает историю человечества, начиная с отделения человека от животного стада и первых цивилизаций до наших дней, и выделяет из нее важные факты и закономерности.Четыре элемента отличали во все времена успешные общества от неуспешных: знания, их интеграция в общество, организация труда и обращение денег. Модель счастливого клевера – так называет автор эти четыре фактора – поможет вам по-новому взглянуть на историю, современную мировую экономику, технологии и будущее, а также оценить шансы на успех разных народов и стран.

Книга посвящена философии языка. «Философия языка, напоминающая о настоящем весе слова, нужна не для того чтобы вернуть ценность нашим речам, это невозможно, а чтобы не принять нашу собственную нищету за нищету слова. Наш язык задевает нас больше, чем мы думаем. Принять от него обиду когда он нас разоблачает, большая удача. Говорить наивно и беспомощно горькая, но достойная человека участь. И молчащий мыслитель тоже мыслитель. По-настоящему плохо бывает, когда от страха показаться нелепым или замолчать человек изменяет слову, каким всегда так или иначе звучит его разумное существо, и становится изготовителем текстов.

В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.

Сборник письменных и устных высказываний всемирно известного русского писателя Льва Николаевича Толстого (1828–1910). Эта книга позволит вам прикоснуться к сокровищнице глубоких и мудрых мыслей нашего великого соотечественника, откроет новые грани его таланта. Толстой не просто писатель, он подлинный духовный учитель, чей уникальный опыт, отражённый в его мыслях, поможет отыскать вам новые возможности, способные улучшить вашу жизнь к лучшему.

Книга посвящена интерпретации взаимодействия эстетических поисков русского модернизма и нациестроительных идей и интересов, складывающихся в образованном сообществе в поздний имперский период. Она охватывает время от формирования группы «Мир искусства» (1898) до периода Первой мировой войны и включает в свой анализ сферы изобразительного искусства, литературы, музыки и театра. Основным объектом интерпретации в книге является метадискурс русского модернизма – критика, эссеистика и программные декларации, в которых происходило формирование представления о «национальном» в сфере эстетической.

Книга содержит собрание устных наставлений Раманы Махарши (1879–1950) – наиболее почитаемого просветленного Учителя адвайты XX века, – а также поясняющие материалы, взятые из разных источников. Наряду с «Гуру вачака коваи» это собрание устных наставлений – наиболее глубокое и широкое изложение учения Раманы Махарши, записанное его учеником Муруганаром.Сам Муруганар публично признан Раманой Махарши как «упрочившийся в состоянии внутреннего Блаженства», поэтому его изложение без искажений передает суть и все тонкости наставлений великого Учителя.