Imperium. Философия истории и политики - [215]

Культурной дисторсии, чтобы достичь своих целей, всегда приходится пользоваться подручными средствами и традиционными идеями и обычаями. Поэтому в Америке она апеллировала к американскому патриотизму и американской законности. Во время Второй мировой войны пропаганда в прямой форме начала требовать «процессов» над европейскими лидерами и всем культурным слоем Запада, а также массовых «судов над государственными изменниками», под которыми понимались американцы, враждебные культурной дисторсии и поддерживающие Европейскую империю. Чтобы заглушить хотя бы на время врожденные европейские инстинкты чести, эту войну представили как совершенно исключительную, как войну «человечества» со «зверством», «мира» с «войной». Поэтому эта война требовала применения к врагу исключительных мер в случае победы: враг не только должен быть разбит, но и физически истреблен в качестве «возмездия» за «преступления». Как обычно, был принят закон для закрепления этих умонастроений, а юристам было вменено выявление новых «преступлений», изобретение новых трибуналов, процедур, юрисдикций, наказаний. Не только лидеры, но также армии и даже население должны были привлекаться к ответственности за нововыявленные «преступления».

На низшем интеллектуальном уровне эта операция откровенно преподносилась как месть, что потребовало измышления новых фактов, поскольку ничего подобного этой программе не бывало за пять тысячелетий истории высоких культур. Для того чтобы распалить публичное воображение, была запущена печально известная пропаганда «концлагерей». Вымысел стал фактом, ложь — правдой, подозрения обернулись доказательствами, мания преследования переросла в жажду крови. Поскольку Европа не организовывала издевательских судилищ, за которые следовало мстить, пропаганда заявляла, что они непременно были бы, если бы Европа выиграла войну, и столь очевидная ложь возводилась в ранг факта.

О природном родстве симптомов культурной болезни свидетельствовал тот факт, что эту программу поддерживали лидеры групп, ответственных на Западе, особенно в Америке, за культурную ретардацию. Без американских агентов культурной ретардации была бы невозможна вся эта операция по навязыванию «трибуналов» и «преступлений». Как и ожидалось, лучшие умы западной цивилизации в Америке и Европе отвергали этот план, но правом воплотить его в жизнь обладал чужестранный победитель.

«Преступления» делились на три категории, соответственно которым были организованы, во-первых, массовые процессы над высшими европейскими лидерами, авторами европейской революции 1933 г.; во-вторых, массовые процессы над отличившимися на войне солдатами всех рангов, военным персоналом лагерей для военнопленных и гражданскими лицами, участвовавшими в гражданской обороне; в-третьих, суды над миллионами отдельных граждан, состоявших в массовых политических организациях.

Хотя эти процессы назывались судами, они совершенно таковыми не являлись, поскольку в природе не существовало юридической системы, которая санкционировала бы подобные действия. Западное международное право исключало возможность судить и вешать лидеров вражеского государства после победы, поскольку его базовым принципом был государственный суверенитет. Поэтому международное право покоилось исключительно на учтивости, а не на силе. С чисто юридической стороны настоящий суд предполагает предсуществующую правовую систему и судоустройство, наделенное правом применять закон, а также подсудность предмета разбирательства и подсудность лица. Без предсуществующего закона нельзя говорить ни о правонарушении, ни о суде, ни о подсудности действия или лица. Простое заключение в тюрьму не является юрисдикцией, иначе о похитителе также можно было бы говорить, что он обладает юрисдикцией по отношению к своей жертве.

Такие позорные судилища не новы в культурной истории, но когда они вершатся над представителями своей культуры — это бесчестье, а бесчестье отражается только на том, кто его творит, но никогда — на жертве. Они бесчестны уже потому, что основаны на лжи и ухищрениях и являются попыткой придать форму закона тому, что запрещено инстинктом и совестью. Поэтому действия, предварявшие убийства Людовика XVI и Карла Английского, не были судами, несмотря на то, что так их называли организаторы, поскольку по действовавшим тогда во Франции и Англии законам монарх был сувереном и суду не подлежал.

Совершенно независимо от строго юридических оснований и общности чести внутри одной культуры, существует самостоятельная причина, по которой процессы в отношении «военных преступников» не могли называться судами: это человеческая психология. Настоящий суд предполагает беспристрастность — действительную беспристрастность ума, не связанную с чисто легалистской презумпцией невиновности. Но обсуждаемые здесь акции были прямо и откровенно направлены против врагов. Жертвы юридически определялись как враги, и заявлялось о правовой преемственности войны. Вражда исключает беспристрастность, которая, таким образом, совершенно отсутствовала в ходе выполнения программы по «преступлениям». В прежние времена «процессы», посредством которых Филипп Красивый отнял власть у Рыцарей Храма, «суды» над Жанной Д’Арк, леди Алисой Лайл и герцогом Энгиенским не были настоящими судами из-за пристрастности судей. Тем более о подлинном и честном суде не может быть речи, когда «суды» возникают в ходе столкновения двух разных культур, как явствует из «суда» римского прокуратора над Христом и «суда» испанского военного трибунала над Атауальпой. Нюрнбергский спектакль был очередным и самым убедительным примером полной непримиримости двух культурных душ и неимоверной глубины, до которой может дойти культурная болезнь. «Суд» еще не закончился, но его организаторы приказали своей прессе публично обсудить способ, которым следует казнить жертвы.