Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США - [7]

Имперские границы не разделяют равные по статусу политические образования, а скорее представляют разные ступени власти и влияния. К тому же, в отличие от государственных границ, они полупроницаемы: тот, кто хочет попасть в имперское пространство, должен удовлетворять иным условиям, нежели тот, кто его покидает. Это зависит как от экономической, так и от культурной привлекательности империй; они ориентированы скорее внутрь себя, нежели вовне, что имеет свои последствия для пограничного режима. Американцы ездят и работают по всему миру. Однако тот, кто не обладает американским гражданством, при прочих равных условиях в США не попадет. В этом и проявляется статусная разница: граничащие с империей общности не имеют того же статуса, что и империя.

Полупрозрачность имперских границ подходит для радикально различных условий интервенции. Так, США с конца XIX века раз за разом вмешивались в политику других стран в Центральноамериканском и Карибском регионах, однако интервенция со стороны этих стран на территорию самих Соединенных Штатов, и экономическая, и политическая, и, тем более, военная, была для них немыслима. Прежде всего, именно это несоответствие отличает имперские границы от государственных. Империя не имеет соседа, которого бы признала равным себе, а это значит — имеющим те же права; в случае же государства правило строго обратное. Иными словами, государства всегда множественны, империя же, как правило, сингулярна. Эта действительная или лишь декларируемая уникальность империи не может не влиять на тип ее внутренней интеграции: если государства вследствие прямой конкуренции с соседними странами объединяют свое население, прежде всего, гарантируя им равные права, живут ли они в сердце страны или же в приграничных регионах, в империях почти всегда степень интеграции уменьшается по мере отдаления от центра, с чем, как правило, связано и убывание правовых гарантий, и все меньший набор возможностей влияния на политику центра. В случае с США это проявляется на всех тех территориях, которые находятся под американским влиянием, но не имеют шанса приобрести статус штата. Несколько примеров подобного можно найти в Карибском регионе[7].

Имперские границы могут также быть при этом и государственными. Европейские колониальные державы внутри Европы были разделены государственными границами, в то время как в Африке и Азии они имели имперские границы со своими соседями — как правило, небольшими вождествами. Оба типа границ различаются вполне отчетливо, по ним понятно, что же начинается за ними: государство или империя. Имперские границы, тем не менее, могут и попросту раздвинуть государственные и таким образом их усилить: между Федеративной Республикой Германия и ГДР[8] сначала пролегала государственная граница, являвшаяся одновременно и внешней границей Советской империи; это ее проявление и придало ей характер, с которым она вошла в историю. С тех пор как все пригодные для заселения территории на планете политически оформились, войдя в состав государств, два типа границ стали лишь дополнять, но не заменять друг друга: имперские структуры накладываются на государственные, но уже не приходят им на смену. Это и сделало задачу выявления империй столь сложной. Кто понимал имперскость исключительно как альтернативу государственности, тот приходил к выводу, что сегодня империй уже нет. Тот же, кто, напротив, исходил из наслаивания имперских структур на государственные, сталкивался с элементами власти и влиянием, не идентичными государственному устройству. То, что имперские структуры теперь отошли скорее в область неформального, является следствием своеобразной ситуации с границами империй. Государственные границы часто объединяют в себе политические и экономические, языковые и культурные рубежи. Это, с одной стороны, придает им прочность, с другой — делает их жесткими и непластичными. Имперские границы, напротив, допускают разделение политических и экономических рубежей, культурные различия здесь уже уходят на второй план, а языковые и вовсе не актуальны. Это придает границам империи формальность и увеличивает их подвижность.

Во-вторых, следует обозначить империю, отделив ее от гегемонии, при этом, однако, необходимо добавить, что переходы между гегемониальным преобладанием и имперским господством достаточно расплывчаты. Тем не менее, было бы вполне уместно отличать их друг от друга. Гегемония представляет собой преобладание в рамках группы формально равных по правам политических сил; имперскость же прекращает это, пусть и формальное, равенство, низводя подчиненных до статуса зависимых государств или же сателлитов, которые находятся в более или менее очевидной зависимости от центра.

В истекшие десятилетия позиции Советского Союза в Варшавском договоре и США в НАТО демонстрировали контраст между империей и гегемонией: Советский Союз должны были окружать государства-сателлиты, чьи действия определяются центром10, НАТО же, напротив, понималась как система принципиально равных союзников, среди которых США получили выдающееся значение как крупнейший и сильнейший из партнеров. Именно они назначали главнокомандующего вооруженными силами, в то время как остальные страны-члены могли рассчитывать на должность генерального секретаря. В противопоставлении НАТО и Варшавского договора также проявилось то, что разница между гегемонией и империей в ходе конфронтации Запад — Восток приобрела политически-идеологическую окраску.