Император Павел I - [18]

— Но зато и не терпел, когда его обманывали, — перебил Строганов. — Вспомните случай, когда сибирский губернатор князь Матвей Гагарин был замечен в противных закону поступках, а заслуженный полковник, посланный государем на ревизию, по просьбе супруги его Екатерины, покровительствовавшей Гагарину, скрыл от монарха правду о злоупотреблениях князя… Узнал о том государь, вызывает полковника. «Кому ты присягал, — спрашивает, — царю или жене его? Давал присягу нерушимо сохранить правосудие, а потому казнен будешь, как укрыватель злодейства и преступник перед верховной властью». Пал на колени полковник, обнажает грудь свою, указывает на раны, полученные в боях за отечество, и молит о прощении. «Сколь я почитаю раны, — говорит государь, — я тебе докажу, — он преклоняет колено и целует их, — однако при всем том ты должен умереть. Правосудие требует от меня этой жертвы»…

В наступившем молчании слово взял Никита Иванович:

— При покойном государе Петре Алексеевиче, — молвил он, — был у нас порядок, и немалый. А потом все под гору пошло. Законы перестали иметь цену, а все решали фавориты и случайные люди. Как они скажут, так генерал-прокурор и сделает. Расположение же фаворита можно было купить лестью, либо деньгами, либо еще чем. Временщики и куртизаны — вот главный источник зла в государстве!

Александр Сергеевич Строганов заметил:

— Великий государь частенько жаловал своих министров палкою и — ничего, не обижались.

— В истории, — заметил Сальдерн, — только двое государей-драчунов известны: Петр да Фридрих, король прусский. Царь Петр частенько бивал своих генералов, а его шведы бивали не раз. Карл XII был более искусным полководцем, хоть Полтавскую баталию и проиграл, а войну вел искусней, по всем правилам.

Возмущенный Порошин вскипел от негодования.

— Покойный государь, — громко сказал он, — не только от своих единоверцев славным полководцем почитается, но и сам Вольтер пишет, что Карл XII в армии Петра Великого быть достоин только первым солдатом. И говорит это не русский, а француз.

— Неужели так? — спросил Павел.

— Доподлинно так, — ответил граф Иван Григорьевич с некоторым восхищением, слезы на глазах имея, — это истинно Бог был на земле во времена отцов наших!

«Для многих причин несказанно рад я был таковому восклицанию», — записал Порошин. Вечером он читал наследнику «Историю Петра Великого» Вольтера: «Карл XII, славный девятью годами побед; Петр Алексеевич — девятью годами трудов, положенных на создание войска, равного шведской армии; один — прославленный тем, что он дарил государства, другой тем, что он цивилизовал подвластные ему народы. Карл имел титул непобедимого, который мог быть отнят у него в одно мгновение; народы дали Петру Алексеевичу имя Великого, которого его не могло уже лишить одно поражение»…

— Петр Великий в изображении Вольтера, — заметил Порошин, — герой-преобразователь; он — законодатель и отец народа — идеальное воплощение просвещенного государя.

— Вот бы и мне быть похожим на него, — вздохнув, ответил Павел. — Да это очень трудно.

— Не тужите, Ваше Высочество, — улыбнувшись, сказал Порошин, — главное — у вас есть с кого брать достойный пример для подражания.

Поздним вечером в дневнике Порошина появилась такая запись: «Чьи дела большее в нем возбудить внимание, сильнейшее произвесть в нем действие и для сведения его нужнее быть могут, как дела Великого Петра? Они по всей подсолнечной громки и велики, превозносятся с восторгом сынов Российских устами. Если бы не было никогда на Российском престоле такого несравненного мужа, то б полезно было и вымыслить такого Его Высочеству для подражания».

…Из дневника Семена Андреевича Порошина: «В этот день после утреннего чая великий князь пошел в залу и принялся готовить флажную иллюминацию подаренного ему к дню рождения большого линейного корабля, точную копию настоящего — «Ингерманландии»».

Когда Порошин позвал мальчика на занятия, он сделал вид, что не слышит, а на повторный зов ответил:

— Мы сейчас все равно едем в Академию художеств, что ж на минуту книгу раскрывать?

— Идемте, Ваше Высочество, — настаивал Порошин, — отлынивать от учения негоже.

— Что ж, — проворчал обиженно Павел, — не все государю трудиться-то, чай, он не лошадь, надобно и отдохнуть!

— Никто не требует, чтобы государь трудился без отдыха, — возразил Порошин. — Он такой же человек, как все прочие, и возвышен в свое достоинство не для себя, а для народа. Поэтому всеми силами стараться должен о народном благосостоянии и просвещении.

— Экий ты, братец, прилипчивый, — сдаваясь, сказал Павел, — пойдем сядем и посчитаем один на один, — ведь мы с тобой известные математики.

Вечером, укладываясь спать, Павел виновато сказал Порошину:

— Не сердись на меня, я понимаю, что был не прав. Когда вырасту, все исправлю в своем поведении.

— Зачем же откладывать? Исправлять надо сейчас, а там появятся другие нелегкие заботы, — задумчиво произнес Порошин.

— А теперь спать, утро вечера мудренее, — сказал он и ласково потрепал мальчика по голове.

В дневнике встречаются и такие записи: «У меня очень дурно учился, так, что я, брося бумаги, взял шляпу и домой уехал. Причины дурному сегодняшнему учению иной я не нахожу, как ту, что учиться он начал несколько поздно, а после моих лекций оставалося еще фехтовать и сходить за ширмы подтянуть чулки и идти на концерт. И так боялся и нетерпеливствовал, чтоб не опоздать»…