Император Наполеон - [96]
2 сентября русская армия оставила Москву. То был самый горестный для россиян день 1812-го года. Ведь своей «подлинной столицей» они считали именно Москву. Сам царь в июле 1812 г. провозгласил, что «она всегда была главою прочих городов российских»[967]. Поэтому русская армия восприняла приказ оставить Москву болезненно. «Какой ужас! Какой позор!.. Какой стыд для русских!» — сокрушался генерал Д. С. Дохтуров[968]. «Вечным стыдом» назвал сдачу Москвы французам поэт — ополченец П. А. Вяземский[969].
Солдаты плакали, ворчали: «Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву!» — и досадовали на Кутузова: «Куда он нас завел?»[970] «Войска в упадке духа», — меланхолически констатировал в те дни доблестный Н. Н. Раевский, а князь А. Г. Щербатов позднее вспоминал о том, как восприняли известие об оставлении Москвы в армии А. П. Тормасова, далеко на юге Украины: «Мы поражены им были как громовым ударом, нельзя себе вообразить уныние и даже удивление, которое оно произвело во всем нашем войске; казалось, что древняя наша столица обесчещена и осквернена»[971].
Вместе с армией столь же потрясенными уходили прочь из города его жители. Ф. В. Ростопчин еще 30 августа сообщал в Петербург: «Женщины, купцы и ученая тварь едут из Москвы»[972]. Теперь же, 2 сентября, несметные толпы беженцев запрудили «всю дорогу от Москвы до Владимира». Уходили почти все: из 275 547 жителей осталось в городе чуть больше 6 тыс.[973]
Не успели россияне со слезами горечи выйти из Москвы через Рязанскую заставу в сторону Боровского перевоза, как со стороны Арбата в нее вступили французы, тоже со слезами, но радости[974]. Вся армия завоевателей, «хлопая в ладоши, повторяла с восторгом: “Москва! Москва!”, как моряки кричат “Земля! Земля!” в конце долгого и трудного плавания»[975]. Общее настроение солдат Великой армии было такое, что война фактически уже закончилась, и что подписание перемирия, а затем и мира — вопрос нескольких дней[976].
Сам Наполеон, выехав со свитой к 14 часам 2 сентября на Поклонную гору и увидев всю распахнувшуюся перед ним Москву, не мог сдержать торжествующего возгласа: «Вот, наконец, этот знаменитый город!», а его маршалы, «опьяненные энтузиазмом славы», бросились к нему с поздравлениями[977]. Но уже в следующий час выпало Наполеону первое разочарование: как ни ждал он депутацию «бояр» с ключами от города, ни депутатов, ни ключей не оказалось. Адъютанты принесли ему весть, казавшуюся невероятной, дикой: Москва пуста! Наполеон подумал даже (и сказал об этом свите), что, «может быть, московские жители не знают, как надо сдаваться?»[978]
Столиц, в которые входили победителями войска Наполеона, было полтора десятка: Берлин и Вена, Рим и Варшава, Венеция и Неаполь, Милан и Флоренция, Мадрид и Лиссабон, Амстердам и Триест, Каир и Яффа. Везде — депутации с ключами и церемонии сдачи городов, любопытствующее многолюдье. Теперь впервые Наполеон попал в столицу, покинутую жителями. Он проехал через весь Арбат до Кремля, «не увидя ни одного почти жителя»[979] (те, кто остался, попрятались). «И некому было слушать нашу музыку, игравшую “Победа за нами!”», — досадовал бравый сержант А. — Ж. — Б. Бургонь[980].
Впрочем, утешились завоеватели тут же. Они обнаружили в Москве огромные запасы товаров и продовольствия: «сахарные заводы, особые склады съестных припасов — калужскую муку, водку и вино со всей страны, суконные, полотняные и меховые магазины» и пр.[981] То, что сулил им Наполеон перед Бородинской битвой («изобилие, хорошие зимние квартиры»), стало явью. Казалось, Наполеон «совершил кампанию с успехом, какого только мог желать»[982]. Он знал, что падение Москвы эхом отзовется во всем мире как еще одна, может быть, самая главная его победа.
Но, едва успев разместиться и возрадоваться богатствам Москвы, французы подверглись в буквальном смысле испытанию огнем — в тот же день, 2 сентября, начался грандиозный московский пожар, который бушевал неотрывно целую неделю, до 8-го.
Пожар Москвы 1812 г. до сих пор вызывает споры, хотя давно пришло время поставить в них точку. Официозная советская историография «1812-го года» во главе с генерал-лейтенантом начальником Института военной истории Министерства обороны СССР, член — корр. АН СССР лауреатом Сталинской и Ленинской премий П. А. Жилиным сводила их к «двум основным тенденциям: русские историки и писатели доказывали, что Москву сожгли Наполеон, солдаты французской армии; французы обвиняли в этом русских»[983]. Такое представление о спорах вокруг пожара Москвы донельзя упрощает и, главное, искажает их смысл. Правда, Александр I (объявивший при этом Наполеона «новым Аттилой»), Ф. В. Ростопчин, Святейший Синод, некоторые придворные историки, вроде А. И. Михайловского — Данилевского, и публицисты, как протоиерей И. С. Машков, действительно обвиняли в поджоге Москвы Наполеона, французов. Такова была в царской России официальная версия
