Император Наполеон - [169]
Сам генерал Камбронн был тяжело ранен осколком ядра в голову «и упал с коня без сознания на груды трупов»[1747]; подобрали его, уже как военнопленного, англичане. Оставшееся без своего командира последнее каре Старой гвардии сражалось с прежним ожесточением, не на жизнь, а на смерть, и было фактически полностью уничтожено. «Так погибли французские легионы, еще более великие, чем римские», — заключил Виктор Гюго описание этой битвы в романе «Отверженные»[1748] (может быть, самое яркое из всех описаний битв в мировой литературе)…
Веллингтон вошел в историю победителем Наполеона, дав основание Виктору Гюго съязвить: «Ватерлоо — это первостепенная битва, выигранная второстепенным полководцем»[1749]. Как это получилось? Мы видели: по уникальному стечению невероятно счастливых, просто спасительных для Веллингтона обстоятельств. Ведь его позиция, да еще в той ситуации, в которой он оказался после разгрома Блюхера у Линьи, обрекала «железного герцога» на верную гибель, но тут, словно «Всевышней волею Зевеса» (как сказал бы А. С. Пушкин), были ниспосланы ему, один за другим, сразу четыре якоря спасения: сначала Ней необъяснимо промедлил и не помог Наполеону добить Блюхера при Линьи; потом нежданно — негаданно гроза помешала императору начать битву при Ватерлоо ранним утром, а не к полудню; далее единственный (!) гонец от Сульта опоздал вовремя призвать к Ватерлоо корпус Груши и, наконец, самое главное — Груши, преследуя Блюхера, потерял его из виду и не пришел помочь Наполеону (а недобитый Блюхер на помощь к Веллингтону пришел!) — «почти что отлупили Веллингтона, да подоспели прусские колонны», — так написал об этом Д. Г. Байрон[1750]). Согласимся с Мишелем Франчески и Беном Бейдером: «Ватерлоо могло бы стать новым Аустерлицем, если бы не случилось невероятного стечения фатальных обстоятельств»[1751].
Данные о потерях сторон в битве при Ватерлоо, естественно, разнятся, но если потери союзников историки определяют почти согласно (22–22,5 тыс. человек), то французские потери — в широком диапазоне от 25 до 41 тыс.[1752] Разумеется, главный итог битвы не в этих цифрах, а в самом факте разгрома лучшей на тот момент из французских армий, которую лично возглавлял Наполеон. Можно себе представить, как счастливы были Веллингтон и Блюхер, обнимаясь при встрече в конце сражения, около 22 — х часов, у фермы, название которой «Бель — Альянс» так соответствовало их настроению.
Весть о победе при Ватерлоо воодушевила, как нельзя более, весь лагерь седьмой коалиции. «Радость была неописуемая, — вспоминал о реакции на Ватерлоо в Главной квартире русской армии флигель — адъютант Александра I А. И. Михайловский — Данилевский, — тем более что после поражения пруссаков при Линьи не только не ожидали успехов, но боялись услышать о новых победах французов»[1753].
Радовались тогда победе над Наполеоном не только правители, но и народы тех стран Европы, которые зависели от французского диктата и теперь будто бы получили возможность развиваться свободно. Только со временем (очень скоро!) выяснится, что победители Наполеона заковали весь континент в цепи феодализма, инквизиции, мракобесия, куда более тяжкие, чем французский диктат, и что, стало быть, как сказал Генрих Гейне, «битву при Ватерлоо проиграло человечество»[1754]. Великому немцу Гейне вторил (обращаясь к Веллингтону) великий англичанин Байрон: «Реставрации в угоду ты спас легитимизма костыли»[1755]. А позднее и подробнее ту же мысль выскажет великий россиянин Герцен: «Я не могу равнодушно пройти мимо гравюры, представляющей встречу Веллингтона с Блюхером в минуту победы при Ватерлоо; я долго смотрю на нее всякий раз, и всякий раз в груди делается холодно и страшно <…>. Ирландец на английской службе, человек без отечества, и пруссак, у которого отечество в казармах, приветствуют радостно друг друга; и как им не радоваться, они только что своротили историю с большой дороги по ступицу в грязь — в такую грязь, из которой ее в полвека не вытащат»[1756].
Д. С. Мережковский выразился еще более резко: «Победа над ним (Наполеоном. — Н. Т.) Веллингтона и Блюхера есть поражение человеческого смысла бессмыслицей. Ватерлоо решило судьбы мира, и если это решение окончательно — значит, мир достоин не Наполеона — Человека, а человеческого навоза»[1757].
4. Второе отречение
Утром 20 июня, сдав командование остатками Северной армии маршалу Сульту в городке Лан (примерно на полпути от Бомона до Парижа), Наполеон отбыл в Париж. «Как в 1799 году в Египте, как в 1812 году после Березины в России, он считает, что положение во Франции требует его скорейшего возвращения в столицу. В предыдущем году его отсутствие дало свободу действий предателям — Талейрану и сенаторам. Наученный горьким опытом, он хотел вернуться не мешкая, чтобы воспрепятствовать интригам, неизбежным после постигшего его поражения». Нельзя не согласиться с этим и следующим замечанием Доминика де Вильпена: «Теперь положение видится еще более опасным, чем в 1814 году. Палаты, которые вчера раболепствовали перед ним, сегодня фрондируют в открытую <…>. Если учесть размеры бедствия, слабым утешением является то, что Париж не взят, Жозеф не бежал, а Талейран все еще находится за границей. Чтобы спасти хоть что — то, Наполеон должен был срочно вернуться в Елисейский дворец, где его присутствие, возможно, разоружит парламентское большинство, которое уже точит ножи»
