Император Наполеон - [130]

Крупнейшие авторитеты, включая А. Жомини, Ф. Энгельса, Е. В. Тарле, ставят эти победы с точки зрения военного искусства вровень с лучшими достижениями наполеоновского гения. «Если итальянская кампания 1796–1797 гг. является самой красивой кампанией генерала Бонапарта, — обобщает их выводы Анри Лашук, — то кампания 1814 г., чудо гения, отваги и воли, — самая совершенная из всех кампаний императора Наполеона»[1369]. Барон М. де Марбо верно заметил: «Самые большие противники императора вынуждены согласиться, что он превзошел сам себя в зимней кампании первых трех месяцев 1814 года»[1370]. Но победить шестую коалицию в 1814 г. только силами армии без общественной поддержки Наполеон не мог, даже если бы не предал его Талейран, не изменил Мармон. Коалиция все равно задавила бы его громадным и постоянно нараставшим количественным превосходством сил.

Париж в те дни стал штаб — квартирой шестой коалиции. Союзные монархи, их министры, дипломаты и генералы предались двум заботам. Одна их них — празднование одержанной победы, что выражалось в ежедневных молебнах, парадах, балах, визитах и просто в хозяйском лицезрении красот Парижа (который, слава Богу, французы не подвергли сожжению). Александр I преуспевал в этом больше других. Он бывал всюду, осматривал все — от Академии наук до лечебниц для умалишенных (парижане острили, что после его посещений число женщин, сошедших с ума, возросло).

Ощущая себя Агамемноном (царем царей), российский самодержец делал все, что называется, в свое удовольствие, никому не подыгрывая и вынуждая всех приспосабливаться к нему. Так, он обрадовал роялистов, устроив богослужение на месте казни Людовика XVI, но и шокировал их: 16 апреля навестил в Мальмезоне экс — императрицу Жозефину (гуляя по парку, долго беседовал с ней наедине, очарованный ее «кротостью» и «покорностью судьбе»[1371]). Испортил новоявленному Агамемнону парижские впечатления его визит в Дом инвалидов — к ветеранам Наполеона (и туда его занесло). Он заговорил с изувеченным в сражениях рядовым солдатом, «порадовав» его вестью о мире и о возвращении Бурбонов. «Недоброе дело вы учинили, — ответил царю солдат. — Без нашего императора Наполеона нет и Франции!»[1372]

Здесь уместно сказать, что к восстановлению власти Бурбонов (это и было второй заботой союзных монархов) Александр I относился сдержанно. по-видимому, лагарповский заряд отвращал его симпатии от средневекового, архаичного, хотя и легитимного режима. Кстати, Фредерик Цезарь Лагарп был опять рядом с Александром. Он приехал к царю в январе 1814 г. и уже три месяца не разлучался с ним как его личный советник. 10 апреля Александр демонстративно пожаловал ему высший орган Российской империи — Св. Андрея Первозванного (кавалерами которого не могли быть лица чином ниже генерала), хотя Лагарп имел в России только чин полковника.

Лагарп настойчиво «тянул Александра в сторону Бернадота»[1373]. Сам Александр не возражал в принципе против «шведского француза», готов был посадить на трон Франции даже Евгения Богарне[1374] (лишь бы сгинул Наполеон!). В штаб — квартире союзников Франц I стоял за регентство Марии-Луизы, Фридрих — Вильгельм III — за любой вариант без Наполеона и только Р. Каслри — категорически за Бурбонов. К поддержке Бурбонов подталкивали царя близкие к нему эмигранты, в первую очередь — земляк и личный враг Наполеона К. О. Поццо ди Борго. Но решающим образом повлиял на Александра все-таки Талейран: этот, по выражению Эмиля Людвига, «хромоногий Мефистофель», склонил «Агамемнона» к признанию Бурбонов непререкаемым аргументом: «Регентство или Бернадот — интрига. Только Бурбоны — принцип»[1375].

Ради соблюдения этого принципа — легитимизма — Александр I стерпел даже болезненное унижение, которому подверг его Людовик XVIII при первой встрече, еще на пути к Парижу, в Компьене: король уселся в кресло, а «царю царей» предложил стул, чем не просто его обидел, а навсегда испортил личные отношения с ним[1376]. Но именно Бурбоны как воплощение феодальной легитимности смогли, что называется, прийтись к масти всех «братьев» — монархов, и Александр вынужден был это признать.

Зато судьбу Наполеона Александр решал, можно сказать, единолично. Притупилось ли в отмщенной душе царя личное чувство ненависти к повергнутому властелину Европы, или он (скорее всего) изобразил себя великодушным, а может быть, как победитель действительно проявил великодушие к побежденному, как бы то ни было, Александр отверг возражения Талейрана, Каслри и даже Меттерниха и принял такое решение: сохранить за Наполеоном императорский титул и предоставить ему в пожизненное владение остров Эльбу, в 50 км от его родины — Корсики. «Талейран с первого же момента боялся этой комбинации, на которую подтолкнул царя Коленкур, настоявший и на сохранении за Наполеоном титула императора и на отдаче ему острова, так близко лежащего и от берегов Франции, и от берегов Италии, т. е. двух стран, над которыми Наполеон долго царствовал»[1377].

Александр Павлович предлагал даже Наполеону (в приватном разговоре с Коленкуром 5 апреля) Корсику, но Коленкур заявил, что Наполеон не сможет принять такое предложение, поскольку Корсика является департаментом Франции и поэтому отделять ее от Франции не следует. Тогда Александр сказал: «Ну, — так остров Эльбу» (владение итальянского герцогства Тоскана). Наполеон, выслушав отчет Коленкура о переговорах его с царем, одобрил все им сказанное