Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика - [18]
Обстановка требовала присутствия на Востоке лица, облеченного чрезвычайными полномочиями. По словам Диона Кассия, при подборе подходящей кандидатуры принцепс оказался в серьезном затруднении — сам он не решился взяться за это дело из-за преклонного уже возраста, Тиберий находился в изгнании на Родосе, кандидатура любого другого лица, не принадлежавшего к императорскому дому, исключалась по политическим соображениям. Поэтому выбор пал на Гая Цезаря, старшего внука и приемного сына императора, хотя юный «принц крови» имел в активе лишь опыт непродолжительного командования дунайскими легионами в мирное время (Dio Cass. LV. 10. 17). Гая срочно женили (для солидности, поясняет Дион Кассий), он был облечен проконсульским империем и назначен, по терминологии Светония, который, очевидно, базировался на официальных источниках, «правителем Востока» — Оrienti praepositus (Suet. Tib. 12.2). Его отбытие из Рима сопровождалось шумной рекламной кампанией — даже ее уцелевшие фрагменты впечатляют. Такой сугубо мирный поэт, как Овидий, и тот счел необходимым воспеть грядущий парфянский триумф юного вождя (Ovid. Ars amat. I. 177–227).
Видимо, к этому же времени относится монетная эмиссия золота, серебра и меди с изображением на реверсе вооруженного Гая Цезаря на коне.[163] С пребыванием юного наследника принципата на Востоке принято связывать также чеканку римского золота и серебра с изображением Гая и Луция Цезарей.[164] В надписи из афинского театра Диониса льстивые потомки Фемистокла и Аристида величают Гая «новым Аресом» (IG. 11>2. 3250). Открытая в 1960 г. мессенская надпись, относящаяся уже к действиям Гая Цезаря на Востоке, подчеркивает, что сын Августа «сражается с варварами за спасение всего человечества».[165] Становится очевидным, что столь шумная и масштабная пропагандистская кампания была рассчитана не только (и, может быть, не столько) на римлян: «Вся эта реклама имела целью обеспечить Гая непререкаемым авторитетом на самом Востоке».[166]
Когда слухи о миссии Гая Цезаря достигли Парфии, ее молодой царь Фраат V (которого принято называть уничижительным именем Фраатак) отправил к Августу посольство с объяснениями своих действий в отношении Армении. В качестве условия соблюдения мира он потребовал вернуть его братьев, живших в Риме на положении заложников. Август, сочтя поведение нового парфянского царя (который захватил власть, убив своего отца) (los. Ant. Iud. XVIII. 1. 4) неприемлемым, решил «поставить его на место», намеренно нарушив дипломатический этикет: не говоря уже о достаточно жестком содержании послания, в котором юному отцеубийце предлагалось отказаться от царского титула, а заодно и от притязаний на Армению, оно было адресовано просто «Фраатаку», без какой-либо титулатуры. Тот не остался в долгу и ответил, как замечает Дион Кассий, в чрезвычайно высокомерном тоне (υπερφρόνως), именуя себя «царем царей», а Августа — всего лишь «Цезарем» (LV. 10.20). Отношения между двумя государствами оказались на грани разрыва, и возникла реальная угроза войны, о чем свидетельствует, в частности, связанная, по словам Диона Кассия (LV. 10а. 3), с восточными делами приостановка военной активности Рима в Германии.
Очевидно, Гай Цезарь прибыл на Восток с войсками — в дополнение к развернутым на восточных рубежах Римской империи соединениям.[167] Кроме того, из Египта были переброшены подкрепления под командованием трибуна преторианской когорты (Dio Cass. LV. 10а. 1). Таким образом, в Сирии должна была сконцентрироваться мощная войсковая группировка, и римляне дали понять своему контрагенту, что настроены они решительно.[168] В то же время Август, по словам Диона Кассия, войны с Парфией не желал и боялся такого поворота событий (LV. 10. 21).
Поэтому в ход был пущен уже отработанный в 20 г. до н. э. сценарий: кроме бряцания оружием, Август постарался активизировать деятельность проримской «партии» в Армении и тем самым выбить из рук парфян этот козырь.[169]
Учтя все эти обстоятельства, Фраатак, положение которого натроне было довольно шатким, счел необходимым пойти на примирение. Личная встреча молодого парфянского царя с наследником римского принцепса описана ее очевидцем Веллеем Патеркулом, который начинал тогда свою военную карьеру и находился в свите Гая (Vell. II. 101. 1–3). Эта встреча, сопровождавшаяся взаимной демонстрацией военной мощи, все же проходила в подчеркнуто доверительной атмосфере.[170] Результатом ее явилось взаимоприемлемое соглашение, вновь снявшее для Рима остроту «восточного вопроса». На этот раз оно было оформлено в виде договора о дружбе и союзе между двумя державами.[171] Впоследствии этот договор высоко оценивался не только Парфией, но и Римом: когда уже при Тиберии состоялась встреча царя Артабана с Германиком, последний не пожалел высоких слов для восхваления римско-парфянской дружбы (Таc. Аnn. 11. 58. 2).
Сложившимся при Августе отношениям Рима и Парфии была суждена долгая жизнь. Хотя не вызывает особых возражений мнение М. А. Леви о том, что сам принцепс считал найденное решение паллиативным, а парфянскую проблему — по-прежнему открытой,
