...Имеются человеческие жертвы - [24]

Большой шишкой по праву считался когда-то и ее отец, Сергей Степанович Санин, директор одно­го из крупнейших оборонных заводов города.

Но он умер от инфаркта, умер мгновенно, у себя дома, прямо перед телевизором, днем четвертого октября 1993 года, когда на экране, с легкой руки операторов СЫЫ, пылал и чернел на глазах бело­снежный дворец Верховного Совета на берегу Мос­квы-реки, а танковые пушки на мосту все хлопали, посылая прямо в окна набитого людьми здания сна­ряд за снарядом.

Так что Сергея Степановича Санина, и, надо думать, не его одного, можно было с полным пра­вом включить в список жертв того расстрела «крас­ного» парламента на глазах у всего изумленного человечества.

С тех пор она и жила одна. Мать ее умерла давно, когда она еще была ребенком, и уже больше трех лет самым близким человеком на земле был для нее Русаков, сделавшийся как будто в одном лице и отцом, и братом, и мужем. Но, может быть, самым главным было то, что он был замечательным дру­гом — не просто самым верным, надежным и пре­данным, но человеком, которым она не уставала восхищаться и чей ореол не только не померк за три года отношений, но, кажется, светился и сиял в ее глазах все чище и ярче.

Почему они так и не оформили до сих пор отно­шений? Разве у них были к тому какие-нибудь пре­пятствия и разве не предлагал он ей много раз стать его женой? Как ни странно покажется это, а особен­но женщинам, но формального брака боялась и из­бегала она сама.

Что, собственно, изменил бы он в их отношени­ях? Да ровным счетом ничего. Их любовь не нужда­лась ни в чьих санкциях, она держалась на себе самой, на абсолютном доверии и на том чувстве свободы, которое ей было, по мнению Наташи, со­вершенно необходимо в их отношениях.

Разумеется, это был но не очерченный су­хими скучными рамками загсовской канцелярщи­ны, и в том была его прелесть, легкость и какая-то особенная молодая студенческая праздничность, как бы сама собой исключавшая рутину буден.

Менять это сейчас не было никакого смысла. Может быть, когда-нибудь, когда придет пора обза­водиться детьми, они и сбегают в этот самый загс и проштампуют паспорта, но пока он, ее Русаков, должен был ощущать себя совершенно независи­мым, ничем не связанным для борьбы, которую он вел как руководитель многотысячного движения «Гражданское действие».

Он был создателем, вдохновителем и идейным лидером этого сообщества. И если ныне в Степногорске и области демократические принципы еще не были полностью растоптаны, то только благода­ря существованию этой организации и сумасшед­шей энергии ее создателя, прирожденного полити­ческого борца и незаурядного трибуна, отважного и бескомпромиссного Русакова.

И вот наконец они в какой уж раз пересекли реку, поднялись на холм и подъехали к ярко осве­щенному подъезду огромного дома, сложенного из розового кирпича, к неприступной башне, которая словно вызывающе утверждала превосходство ее жителей над всеми прочими простыми смертными.

Наташа набрала номер кода, щелкнуло реле и открылся замок. Они вошли в подъезд, вызвали лифт, кивнули дежурной в ее застекленном загончике и устало обнялись в ожидании, когда приедет кабина.

А в это время на другом конце города, по ту сторону реки, в квартире Русакова надрывался теле­фон. Ему звонили со всех концов города. Но Влади­мир не мог этого знать — дня два назад он, видимо, где-то обронил свой пейджер, а потом вдруг заба­рахлил и отказал сотовый телефон, который при­шлось отдать в починку, и он остался без мобиль­ных средств связи по крайней мере до понедель­ника.

И вот наконец они вошли в квартиру, вспыхнул свет в уютной прихожей, и тяжелая стальная дверь захлопнулась за ними.

Впервые за эти несколько часов она ощутила неимоверное облегчение, и привычная тревожная напряженность немного спала.

Здесь, на восьмом этаже, окруженные толстыми стенами, за дверной броней, они были в безопас­ности, пусть относительной, временной, но без­опасности. И отступил страх, в котором она жила постоянно, с того дня, когда впервые поняла, кем для нее стал этот высокий светловолосый человек, в котором странным образом сочетались мальчи­шеская веселость и озорство, задумчивость, страстность народного трибуна и серьезность ученого- мыслителя.

Она постоянно боялась за него и знала, что страх ее не только не безоснователен, но совершенно ре­ален и обоснован. Хотя бы уже потому, что страхом была насыщена вся жизнь ее сограждан. Страх был основной движущей силой, основным связующим ферментом людского существования. У страха было множество оттенков, видов и форм, и свой особый страх царил и владел людьми всех сословий.

Кажется, в этом и состояла здесь главная осо­бенность жизни, что никто не мог жить без страха, который только видоизменялся от десятилетия к десятилетию, от эпохи к эпохе, но не уходил и держал крепко всех и каждого.

А Русаков — не боялся. Не хорохорился и не бодрился, просто для него страха как будто не суще­ствовало, и поэтому-то ей и было постоянно так невыносимо, выматывающе страшно за любимого. Он стоял как на бруствере, не хоронился в транше­ях, не прятался в блиндажах, стоял, открытый уда­рам и пулям, с тем великолепным пренебрежением многократно испытанного, обстрелянного бойца, которое, наверное, действовало и останавливало даже самых злых, самых свирепых его врагов.