...Имеются человеческие жертвы - [20]

И всюду его сопровождали трое студентов уни­верситета, вызвавшиеся быть добровольными ох­ранниками своего наставника и лидера. А рядом с ним на правом переднем сиденье была Наталья Санина, аспирантка кафедры философии и социо­логии, самый близкий Русакову человек.

Была уже глубокая ночь, когда он покатил в сторону общежития университета, откуда и начал, еще днем, свой маршрут. Надо было отвезти троих провожатых в общежитие университета. Они вос­противились было, уверяя, что как-нибудь и так доберутся, семнадцатым автобусом или четвертым трамваем, но Русаков и слушать их не захотел. Од­нако подъехать прямо к зданию общежития не уда­лось: на подъезде к нему, где-то в двух кварталах, Русакова остановили неведомо откуда выросшие вдруг на перекрестке двое здоровенных омоновцев в масках с автоматами и приказали предъявить для проверки документы.

Никаких хвостов, слежек давно уже не было, и Русаков спокойно вышел из машины и протянул водительское удостоверение.

—   А в чем, собственно, дело? — поинтересовал­ся он.

—   Неспокойно в городе, — буркнул один из них. — Согласно распоряжению мэрии, проводится рейд по выявлению возможных правонарушений.

—   Ладно, Владимир Михайлович, спасибо, что подвезли, — подошел один из студентов-провожа­тых. — Тут же теперь нам близко совсем. Уж как- нибудь добежим.

—     А это кто такие? Ваши пассажиры? — Один из омоновцев показал дулом своего «калаша» в сторону троих студентов. — Документы имеются?

Те протянули паспорта и студенческие билеты.

—  Спать надо, а не болтаться по ночам! — угрю­мо пробормотал он. — Ладно уж, топайте.

Ребята распрощались с Саниной и Русаковым и быстро зашагали в сторону общежития, скрываясь во тьме.

—  Можете ехать, — омоновец вернул документы Русакову.

Он сел за руль и устало, облегченно вздохнув, уже не спеша поехал в сторону Восточного моста. Он жил на противоположном берегу в одном из новых спальных районов.

—   Далеко, — сказала Санина. — Давай лучше ко мне.

Это и правда было куда ближе, а он, честно сказать, здорово вымотался за этот день.

—  К тебе так к тебе, — улыбнулся он и, сбросив скорость, обнял ее правой рукой и привлек к себе. Ее светловолосая голова легла на его плечо.

—   Знаешь, по-моему, их всех проняло, — заметил он, глядя вперед на бегущую навстречу мостовую. — А это главное. Думаю, не натворят глупостей.

—  Как оратор, ты сегодня, видимо, превзошел себя, — попробовала пошутить она, хотя странная тревога не оставляла ее ни на минуту.

—  Не как оратор, — помотал он головой. — Скажи иначе — агитатор, пропагандист.

—  Фу! — Она передернула плечами. — Ох уж эти словечки! От них просто мороз по коже. Так и разит обкомом, райкомом, партячейкой и оргмассовой работой.

—   Ладно, — сказал он, — согласен. Не агитатор и не пропагандист. Просто странствующий пропо­ведник.

—  Это еще туда-сюда, — согласилась она. — Главное, чтобы паства услышала твою проповедь и не пошла своим путем.

—  Теперь уже не пойдут, — уверенно сказал он. — Не дураки же они, не безумцы.

Красные стоп-сигналы его потрепанного белого «жигуленка» уносились в даль улицы. И не знал он, и не знала она, и оба они не могли знать ни о погроме, случившемся в университетском общежи­тии, ни о глумлении над студентами свирепых кач­ков в форме ОМОНа, ни о том, что те же самые люди в камуфляже, двигаясь по его следу и повто­ряя его маршрут, но почему-то всякий раз опазды­вая и задерживаясь на полчаса, устраивали раз за разом точно такие же внезапные вторжения и из­биения во всех общежитиях, откуда недавно уехал успокоенный Русаков. Не обошли они и последнее общежитие, где он побывал, — Академии высоких технологий, и уж там-то напоследок разгулялись вовсю.

И не знали ни Русаков, ни Санина, что омонов­цы, задержавшие их машину для проверки докумен­тов, а после отпустившие их с миром, еще долго холодными глазами провожали удаляющиеся крас­ные огоньки стоп-сигналов его «пятерки».

А потом к ним откуда-то из темноты вышел еще один человек — высокий и сильный, могучего атле­тического сложения, в обычной цивильной куртке.

—  Ну как он? Приморился, наверно, — промол­вил он то ли в пространство, то ли людям в масках с автоматами наперевес и кивнул в сторону удаляю­щейся машины. — Весь город объехал... Ну что ж, пусть едет... Пусть отдохнет...

—   А нам что теперь?

—  Сегодня — все. Все свободны. До завтра

16

В воскресенье девятнадцатого апреля, накануне предстоявшего назавтра неизбежного тяжелого раз­говора с Меркуловым, сопряженного с подачей за­явления об уходе, Турецкий решил как следует вы­спаться и встал только около одиннадцати, испыты­вая противоречивые чувства — странную радость новой свободы и ее же непривычный гнет.

Но около часу дня ему внезапно позвонил сам Константин Дмитриевич:

—  Здравствуй Саша! Немедленно приезжай на Дмитровку. Слышишь — немедленно!

—   Да что такое? Государственный переворот? Сегодня же, по-моему... И потом, я же сказал...

—   Событие чрезвычайной важности! Еще пока нет официальных сообщений, но мы здесь уже в курсе дела. Меня самого вытащили с дачи. И ника­ких отговорок — пока что ты еще на работе и при должности. И это — приказ.