Иметь и не потерять - [3]

Дарья с легкой охапкой сена спешила впереди, раскрывала двери, зажигала свет. В избушке, на шестке, сидели куры, щурились подслеповато на яркий свет лампочки под крышей. От небольшой печки в углу, слегка протопленной с вечера, шло мягкое тепло.

Дарья бросила сено на дощатый пол подальше от куриного насеста, и Иван опустил на него теленка.

– Копыта ему надо подрезать, а то скользить начнет, как подниматься станет, ушибется. – Он вынул из кармана складной нож, быстро и ловко срезал желтовато-белые бугорки на нижней стороне копыт. – Теперь и стоять будет, прыгать. Недельки две поживет здесь – и в коровник переведем.

– Видно будет. – Дарья еще раз внимательно оглядела избушку и повернулась к дверям. – Пошли теперь в дом, посидим, поговорим.

– Так я, мать, у тебя почти каждый день бываю – все уж обговорено.

– Все одно подушевничать охота. А то скука скукой.

Ивану стало жаль мать, коротающую дни и ночи в одиночестве, и он двинулся за ней к дому.

Снег все сыпался и сыпался с завихрениями, хлестко бросал в лицо холодные россыпи снежинок, кружился по ограде в диких разворотах. Даже крыльцо обметало легким сугробом за то короткое время, пока они возились с теленком.

Теплом и чуткой тишиной встретила их просторная кухня, освещенная лампочкой под абажуром. Дарья стала раздеваться, а Иван присел на скамейку, у двери.

Мало что изменилось в доме за долгие годы. В нем Иван вырос, учился, жил некоторое время после армии. И первый год, женившись, и, когда бы ни приходил в родной дом, его постоянно охватывала какая-то тонкая грусть, высвечивая в памяти прошлое и обдавая легким теплом душу. И, чтобы погасить этот провальный наплыв воспоминаний, Иван не то спросил, не то еще раз утвердился в давно обговоренном:

– Володька будет со дня на день?

Дарья кинула валенки на припечек, обернулась с легкой улыбкой.

– Сама вот жду не дождусь и тревожно что-то, Ваня, на сердце. Кабы печали какой не накликать.

– Ну что ты, мать, зря душу рвешь. Какая беда? Какая тревога?

– Может, и зря. Все думки о том, что придет и уйдет, я и нарадоваться как следует не успею. – Дарья не смогла сдержать дрожи в голосе.

– Это почему же? – Иван насторожился.

– А что ему в деревне делать? В навозе ковыряться да водку пить. – Как-то ожесточилась Дарья. – Он, может, еще и учиться пойдет. Все же полную школу окончил, не то что вы с Митькой – недоучки.

Иван не обиделся.

– Ну, если учиться захочет, то пусть, а что касается работы, так тут проблем нет – он же шоферил в армии, а шоферы везде нужны.

Дарья налила воды в умывальник и стала мыть руки.

– Ладно, Ваня, – успокоилась она. – Чего нам за него дела решать, придет время – сам определится.

Иван поглядел в окошко – на улице было еще так темно, что стекла казались заклеенными снаружи плотной черной тканью.

– Ну, уж если Володька побежит из деревни, ко мне переберешься, – в душе у него как бы прозвучал отголосок на жалобу матери о скучном одиночестве.

Дарье его заявление что бальзам на душу.

– Спасибо, сынок, спасибо, но не будем гадать раньше времени. Поживем – увидим. Давай вот чайку согрею, почаевничаем.

– Не надо, не ко времени. Тебе вот, может, еще чего сделать? Воды натаскать или кормов скотине?

– Скажешь ты, Ваня, что ж я, по-твоему, не в состоянии воды принести или сена корове подкинуть? Силы у меня еще хватит на это.

Иван поднялся, одной рукой обнял мать за плечи.

– Да ты у нас еще крепенькая.

Дарья почувствовала, как напряглись мышцы тяжелой сыновьей руки, и затихла. Ей была приятна его грубоватая мужская ласка.

– Ну тогда я пойду, мам, подремлю еще пару часиков да на работу.

– Иди, иди, сынок. Прости, что я тебя разбудила, не дала понежиться…

* * *

Когда Иван ушел, Дарья, решив больше не спать, стала прибираться в избе. Все равно до утра оставалось немного. Она навела порядок в кутке, протерла пол и решила затопить большую печку. Лучины, приготовленные с вечера, вспыхнули, как порох, и на нижних поленьях, уложенных на поду, сразу закрутилась в трубочки береста, слегка потрескивая, и пламя охватило дрова, реденький дымок потянулся к дымоходу.

Дарья поглядела, как разгорается печка, и сунулась под лавку за ведром, чтобы набрать в подполе картошки. В этот момент и раздался стук в наружные двери. Дарья прислушалась – не показалось ли, но стук повторился. «Иван, что ли, вернулся? Так он знает, как открываются снаружи сенцы». Сердце у нее екнуло и замерло. Дарья, не одеваясь, приоткрыла дверь в избу, помедлила, слушая. И вновь с улицы постучали, громче, настойчивее. Так не стучал никто из ее знакомых.

– Кто там? – спросила она, волнуясь.

– Открой, мама, – раздался негромкий голос, и у Дарьи чуть не подкосились ноги. Хотя и несколько иным был этот голос, но она бы узнала его из тысячи.

Дарья кинулась в сени, отбросила задвижку, и дверь распахнулась. Перед ней, весь белый, как снеговик, стоял Володька, совсем взрослый.

– Сынок! – Дарья едва не упала, хватаясь за обшлага его бушлата, и Володька подхватил ее под руки, робко вталкивая в тепло.

Дарья потянулась к его влажной щеке.

– Откуда ты в такую пору? – справляясь с волнением, спросила она, когда и Володька ткнулся холодными губами куда-то ей под ухо.