Иметь и не потерять - [2]

Теперь вот новая тревога закралась Дарье в душу. Опасается она, что Володька, ее надежда и опора, не усидит в деревне, потянется в город. Он тоже по службе нюхнул городской жизни, устоит ли? И материнским чутьем Дарья почти утвердилась, что не удержать его рядом, оставит он ее одну-одинешеньку, и тешиться ей радостью только в редкие его наезды. Да и то сказать, удерживать молодежь в деревне нечем, и без того небольшая, она едва ли не наполовину обезлюдела – разъехался народ кто куда. Кто на центральную усадьбу перебрался, где и работу найти легче и веселее. А кто и на городскую жизнь прельстился, хотя, по твердому убеждению Дарьи, человеку, рожденному и выросшему в деревне, прижиться в городе трудно, а иногда и невозможно, даже погибельно – слишком много соблазнов наваливается на него в короткое время, и не каждый может устоять против них и не сломаться.

Только природа и радует еще людей. Лес и степь вокруг, озеро, тайга не очень далеко. Охотникам да рыбакам раздолье. Дарья не раз ловила себя на мысли, что Иван только потому и не тронулся с места, что любит охоту и рыбалку. Митька тоже не прочь полазить по лесам, но его больше добыча интересует, чем душевное удовольствие. А вот Володька совсем не охотился и не рыбачил – жалеет он живность. Так что и с этой стороны нет у Дарьи никакой надежды. Значит, опять быть ей одной, опять коротать долгие зимние ночи, думать и переживать. Жалко-жалко стало Дарье самое себя, даже сердце защемило, хозяин вспомнился.

Всего-то семнадцать лет пожила Дарья с мужем. Отсчет она вела с того времени, когда Степан Васильевич вернулся со службы тяжело раненный. А служил он в армии пограничником, где-то в Таджикистане, и в одном из боев с нарушителями границы получил в грудь две пули. Врачи его едва спасли.

Билась Дарья после прихода мужа, как запаленная лошадь, делая всю работу по дому и в совхозе вкалывая наравне со всеми. Лишь потом, когда более-менее окреп хозяин и дети появились, легче ей стало и светлее. Степан все ее заботы перевалил на свои плечи, и покалеченный его организм не выдержал…

То ли сквозь шум ветра Дарье послышалось мычание коровы в пристройке, то ли просто почувствовалось неладное, но она быстро села, зашарила ногой, ища приступок. Широкие самокатные ее валенки стояли у порога. Дарья сунула в них босые ноги, надела телогрейку и, повязав голову шалью, вышла в сени. В узкую щель между косяком и дверью набросало немного снегу, и Дарья едва не упала, скользнув по нему подошвами. Она нашарила петлю запора и дернула на себя дверь. Лицо ей обдало колючим снегом. Дарья зажмурилась и сбежала с крыльца. По двору крутились снежные всплески, заслоняя пристройку. Она нашла вилы, прислоненные к стенке коровника, и быстро отпихнула в сторону сено, положенное у дверей для утепления. Знакомый запах навоза защекотал в носу. Дарья открыла коровник, и на нее пахнуло застоялым теплом. Она щелкнула выключателем и, щурясь, оглядела закуток. Корова лежала смирно, а рядом с ней мокрый, округлый притулился теленок. «Слава богу, опросталась, – обрадовалась Дарья. – Теперь Ивана надо позвать, чтобы занес теленка в теплую избушку, а то, чего доброго, еще и придавит его корова или под вымя подпустит…» Дарья набрала мягкого сена из яслей и принялась обтирать им бычка.

Ветер завивал с крыши, бросая в коровник искрящиеся снежинки, стелил у порога белый нанос, опахивал холодком лицо Дарьи…

Прикрыв плотно коровник, Дарья вышла за ограду. Высокий и большой дом Ивана стоял несколько в стороне, заслонившись от улицы широким кольцом палисадника. Окна были закрыты ставнями. Дарья открыла калитку. Широкое крыльцо в четыре ступеньки, запертые двери. Она постучала в них несильно, подождала, послушала, но шагов в прихожей не уловила и, коря себя в душе за то, что беспокоит сына в такую глубокую ночь, забарабанила в двери ногой. Где-то зажегся свет, послышался кашель Ивана. Широко распахнулась веранда, и мелкие снежинки искрящейся пылью сыпанулись на крашеные доски пола.

– Ты чего, мам?! – спросил Иван с тревогой.

– Да не пугайся ты. – Дарья обмахнула лицо концом шали. – Корова отелилась, надо теленка в избушку внести.

– А-а-а. – Иван как-то сник, расслабился. – А я уж подумал, случилось чего. Заходи, я сейчас оденусь.

– Да нет, я побегу, а то все открыто…

Теленок лежал все в той же позе и даже не шевельнулся и не колыхнул ушами, когда Дарья потянулась к нему рукой. «Не видит, что ли? – подумала она и повернула мокрую еще морду теленка к себе. Глаза у него были обычные, темные, глубокие, без каких-либо изъянов, но, приблизив пальцы почти к самым влажным их яблокам, Дарья поняла, что теленок слепой. – Вот напасть-то! – закручинилась она, быстро прикидывая сколько хлопот упадет на нее из-за этого. – Догляд и догляд будет нужен…»

– Ворожишь что ли? – спросил Иван, войдя неслышно.

Она обернулась.

– Слепой он, Ваня.

– Слепой? – Иван быстро подошел к теленку, пальцами раздвинул ему веки. – Бельма нет, пленки никакой не заметно, а точно, не видит.

– Бог с ним. – Дарья махнула рукой. – Какой теперь есть, неси в избушку.

– Ты мне на грудь сенца кинь, чтобы телогрейку не испачкать. – Он взял теленка под шею и задние ноги и легко понес. Тот было дернулся раз-другой, но, инстинктивно поняв, что ему не вырваться, тут же затих.