Именем закона. Сборник № 3 - [47]
В половине восьмого я вызвал служебную машину и с шиком (но не без скромности) тормознул у «Савоя». Прелестница уже прохаживалась на звенящих каблуках. Шляпка с вуалеткой — по моде 20-х, горжетка из выхухоли, одним словом — вся из себя, как это некогда определял бывший сынок.
Поздоровались, в ее глазах пристальный интерес, кажется, я произвел впечатление…
Хотя… Зачем это мне? «Пусик», «гусик», поцелуйчики, финтифлюшки и… нарастающее раздражение. Холодно предложил:
— Сядем… там, — и показал в дальний от эстрады угол. — Там спокойнее. Рок-н-ролл и все в этом роде действует на меня как удар молотка.
Согласилась, привычно подождала, пока подвину стул (отметил мимоходом — этот ритуал ей знаком давно), улыбнулась:
— Аперитив? — И сразу же официанту: — Этому джентльмену — коньяк, мне — рюмку водки.
Официант отошел, она углубилась в меню:
— Икру? Это банально… Вот: сырое мясо. Да? А на первое?
— Мне — суп с клецками.
— Хм… Тогда и мне. На второе? Бифштекс? Банально…
— Кто эта женщина? — почему-то спросил. — Та, что погубила вашего Игоря?
Она удивленно замерла, потом медленно опустила меню на стол.
— Эта женщина? — переспросила, словно выбираясь из сна. — Она… Я не знаю, как ее зовут. Если бы знала — нашла. И убила бы. Понимаете?
Ах, как она непримирима, яростна, как поблескивают белки и сколь черны мгновенно сузившиеся зрачки…
— Не знаете? Тогда почему…
— Потому, — перебивает она грубо и, щелкнув крышкой серебряного мужского портсигара, подставляет мне длинную-длинную сигарету. Кажется, это «Мого». Я тоже щелкаю — зажигалкой, она у меня примитивная, кто-то из сослуживцев привез в подарок лет пять назад. Прикуривает, затягивается сладко и, не видя меня (это на самом деле так), пускает мне дым в лицо. — Игорь перестал приходить домой. Сначала он являлся за полночь. Потом — под утро. Потом через день. А затем и вовсе перестал являться. Я переживала. «Оставь, мама», — был ответ. Я настаивала. «Тебе лучше ничего не знать».
— Не знать?
— Он так говорил. Именно так…
— Не знать о той, кого он любит?
— Да. Я поняла так.
— Но… почему? Она что, недостойная женщина?
— Возможно.
— Уличная? Проститутка, что ли? Наркоманка? Преступница?
— Возможно… Теперь это вы должны выяснить.
— Как она выглядит?
— Я ее никогда не видела.
— Он говорил по телефону? При вас?
— Никогда.
Подали суп, я ел клецки и вспоминал Гауфа, немецкого сказочника, там у него кто-то ел гамбургский суп с красными клецками. Эти, впрочем, были белые… Сны далекого детства, и думал ли я когда-нибудь, что судьба приведет меня в мою организацию, а потом и в МВД — в качестве стража служебной нравственности?
К чему это все… Полковником мне не стать — должность не позволяет. Возраст критический, куда и зачем я лезу? Дело табак, перспектива — ноль. Мальчик Игорь влюбился, натерпелся, разочаровался и… суицид. Самоубийство по-русски. Дурак. Пошлятина. И эта его мама — пожилая кокетка, и я — стареющий флиртовальщик и болван…
— Мне пришла в голову одна идея… Благодарю за прекрасный вечер, но мы должны идти…
В ее глазах вспыхнула надежда:
— Я позвоню завтра?
— В конце рабочего дня.
Боже, какая скука, какая невыразимая тоска… Она улыбается, словно десятиклассница:
— Спасибо, Юра. Вы позволите так себя называть?
— Да. Д-да, конечно…
— Тогда я — просто Зина.
Только этого мне и не хватало.
— Конечно… Зина. Я провожу вас до такси или до метро.
— Может быть… выпьем кофе? У меня как раз голландский, вкусен до одурения.
— Огромное спасибо, но — в другой раз. Идея требует моего немедленного присутствия на службе.
Ее глаза гаснут, словно свет умирающего дня, и мне становится грустно и немного стыдно. Зачем? И что я вообразил? От чего собираюсь спастись? Дурак, ей-богу… Но уже поздно. Она сухо жмет руку:
— Провожать не нужно, мне недалеко.
И уходит, гордо вскинув голову. Хороша, черт возьми… Только шея коротковата… Или нет, ошибся. Лебединая. Ну и в самом деле — дурак…
В счастье всегда горечь… Какая сладость в жизни сей земной печали не причастна…
Мои усилия оказались напрасными. Джон постанывает рядом, словно собака, которой отдавили лапу. Бедный Джон…
И три сна — всегда одни и те же: степью летит вертолет, и человек в проеме с тяжелой двустволкой в руках… Или нет — у него «АКМ», Калашников-модерн, он выцеливает стаю волков внизу — где им против вертолета… Ниже, ниже, выстрелы опрокидывают зверей, рвут на куски, они рычат в предсмертной муке и замирают на желтой траве — серые комочки бывшей жизни…
Но один — он смотрит, смотрит и не умирает… Он смотрит на меня.
Человек с автоматом в проеме вертолета — это я…
Просыпаюсь. Ведут длинным коридором, впереди — льдина, припорошенная легким снежком, и меня ведут, ведут, и тяжелая палка в руке, дубина оттягивает мне руку, и белые комочки на льдине — тюлени-бельки поднимают головы и смотрят на нас, а мы все, бригада охотников, — бьем их изо всех сил, и они застывают бессильно и безмолвно…
Мех, какой великолепный, мягкий у них мех…
Коридор кончается, бестеневые лампы мертво высвечивают белое детское лицо, это, кажется, девочка, Господи, да ведь она ни в чем не виновата…
