Именем закона - [57]

Водителя допрашивали вдвоем: А. Р. Половецкий и я. Перед нами сидел убитый горем, сломленный происшедшим человек. Он ничему не сопротивлялся и готов был полностью признать свою вину. Когда ему назвали фамилию и должность погибшего, он заплакал:

— Меня мало расстрелять... Жаль только жинку и ребят. Вчера послал письмо — ждите, мол, скоро буду. Вот теперь и ждите...

Но вины у этого человека не было. Его машина шла седьмой от головной. Вел он ее на дистанции, определенной командиром, и на скорости, разрешенной всей колонне. Он видел регулировщицу. Она стояла на перекрестке и показывала: «дорога открыта».

— Когда вы заметили мотоцикл?

— Я его заметил, может, в тридцати или пятидесяти метрах от себя. Мотоцикл шёл на большой скорости, я рванулся вперед, чтобы пропустить его, и в это время почувствовал сильный удар где-то в задней части машины и услышал крик регулировщицы. Я мгновенно остановил машину... Когда я выскочил, увидел сзади лежащего человека, опрокинутый мотоцикл и возле него на земле сержанта.

Допрошены были регулировщица, полицейский, случайно проходившие мимо и видевшие момент столкновения немцы и офицеры, водители и следовавшие с колонной командиры. Тщательно было сфотографировано и осмотрено место происшествия, замерены тормозные пути. Эксперты дали заключение о техническом состоянии мотоцикла и «студебеккера», о том, допустили ли нарушения водитель «студебеккера» и мотоциклист. Дали свои заключения и медики. Все пришли к одному мнению — никакой вины у водителя «студебеккера» нет.

Не было нарушений правил уличного движения и у Н. Э. Берзарина. Ехал он на дозволенной скорости, но, когда оказался недалеко от перекрестка, у мотоцикла отказали тормоза. По-видимому растерявшись или случайно, он увеличил скорость. В этих условиях Берзарин уже не мог избежать аварии: куда бы он ни направил мотоцикл, он врезался либо в стену дома, либо в идущие машины. И тогда, вероятно надеясь все же проскочить, командарм направил свой мотоцикл в промежуток между двумя «студебеккерами». Однако Берзарин не учел, что сзади «студебеккера» под кузовом был приварен специальный крюк для буксирования орудий. Он ударился головой об этот крюк и погиб. От сильного удара вылетел из коляски сержант, размозжив голову о камни мостовой.

Я поручил следователям составить постановление о прекращении дела, а сам поехал к генералу Л. И. Яченину. Прокурор фронта выслушал меня, не прерывая, а когда я закончил доклад, спросил:

— Где сейчас водитель?

— Под охраной...

— Вызовите его, объявите постановление и скажите ему, чтобы он как можно скорее убирался из Берлина, догоняя свою колонну. Не дай бог, найдется какая-нибудь горячая голова и пристукнет его. Будет еще одна бессмысленная жертва. К девяти вечера пришлите мне постановление и все дело. Я сам доложу маршалу, мне это легче.

Когда ввели в кабинет водителя, я не поверил своим глазам. За каких-нибудь восемь-девять часов бодрый, крепкий, хотя и пожилой человек превратился в сгорбленного, седого, поникшего старика. Плечи опустились, беспомощно повисли руки, топорщилась, словно вспучилась, гимнастерка.

— Садитесь.

— Ничего, я постою.

Я повторил:

— Садитесь, нам придется долго беседовать.

— Не могу сидеть, гражданин полковник, у меня все нутро горит... Стоя мне легче... Такую беду сотворил...

— Скажите, все ли вы предприняли, зависящее от вас, чтобы избежать аварии?

— Вы думаете, я что-нибудь не сделал?

— Я вас спрашиваю.

— Верите, ни одной минуты не проходит, чтобы я не думал об этом... Конечно, я что-то не сделал... Ведь мог же я что-нибудь сделать?

Заместитель спросил:

— А вы подумайте, что могли сделать?

Водитель молчал.

— Подойдите к столу, — сказал я, — перед вами сфотографированная, воспроизведенная обстановка аварии, подумайте, что вы упустили, что могли бы сделать, чтобы такого не случилось.

Он долго и внимательно смотрел на фотосхему, зашёл слева, потом справа и, наконец, сказал:

— Вероятно, все же что-то мог, но вот что, не приложу ума... Меня расстреляют?

— Нет, вас не расстреляют. Мы не видим вашей вины. Мы вас освобождаем. Осмотрите свою машину, если она исправна, забирайте ее и во всю прыть догоняйте свою колонну. Мы уже вызвали вашего старшину, который вас сопроводит. — Водитель молчал. Мне показалось, что ему стало плохо. Я спросил: — Вам плохо? — Он продолжал молчать. — Вы меня поняли?

— Понять понял, товарищ полковник, а верить — не верю...

Я подал ему постановление, попросил внимательно прочитать и подписать. Видно, что он читал машинально, не понимая смысла написанного. Я взял постановление и стал читать медленно, поясняя отдельные места. Подследственный сидел положив руки на стол, низко опустив голову, ни разу не взглянув на меня. Я подал ему постановление и спросил:

— Теперь все понятно?

— Понятно-то понятно... и правда написана, спасибо всем, а все же, товарищ прокурор, горько мне, знали б вы, как горько!..

— Верю.

— Могу я вас о чем-нибудь просить?

— Конечно, пожалуйста.

— Детьми клянусь, если бы можно было подставить голову и спасти Берзарина, я бы сделал так... А просьба такая: наша Победа и Берзарин — это все вместе никогда не забудется... Как же я смогу жить, если его смерть и моя фамилия будут идти рядом? Вот представьте: вернусь с войны, приду на завод. С почетом встретят меня как фронтовика, а я скажу: «А Берзарина, Героя Советского Союза, генерал-полковника, первого советского коменданта Берлина, убила моя машина, и за рулем был я».