Именем закона - [20]

Югославский гражданин Векослав Лечек показал: — К нам в камеру ворвались несколько гестаповцев и сразу же открыли огонь... Как я очутился в штабеле — не помню. Вероятно, меня бросили туда, когда я был без сознания. Но хорошо помню, что на меня навалилось что-то очень тяжелое. Я все время хотел крикнуть, но не мог — рот был забит кровью. Я стал задыхаться...

...Через несколько лет я получил от бывшего начальника следственного отдела прокуратуры СССР Г. Н. Александрова письмо, из которого узнал, что советская юстиция продолжает поиски тех, кто осуществлял зонненбургскую акцию.

Нечисть и плесень

Наступление, словно половодье, разлилось по всей Польше. Фашистские дивизии в полосе 5-й ударной панически бежали на запад. Дни и ночи слились в одно — радостное и очень трудное. В войсках отдыхали по часу-два, спали на ходу. Но ведь такое уже было в сорок первом... Не спали по нескольку суток, шли и шли. Гнуло к земле, в глазах чернела тоска, не хотелось ни говорить, ни думать. Каждый нес в сердце щемящую, острую боль отступления — оставшуюся позади землю топтал враг. И вот снова идем и идем. Такие же усталые лица, те же трудные километры, короткие привалы. Только сердца не те и глаза другие — в них радость: впереди Одер, а там и Берлин!

Прорыв на Висле и наступление в Польше, словно из черного омута, подняли на поверхность всю нечисть и плесень, все отбросы человеческого общества, накопленные фашизмом за годы оккупации. Врасплох были захвачены не только гитлеровские армии, но и прилипшие к их обозам, бежавшие из освобождаемых городов и районов доносчики, бургомистры, старосты, полицаи. Многие из них уничтожали свои документы, меняли фамилии и под видом «насильно угнанных» в Германию прятались на польских хуторах, в селах и лесах, надеясь уйти от возмездия.

Немало застряло на польской земле и другой нечисти: фашистских чиновников, а также помещиков, заводчиков, захвативших польские земли и заводы. Население вылавливало их в лесах, вытаскивало из подвалов разрушенных домов и укрытий и тут же чинило расправу. Мы стремились предотвращать самосуды, но это далеко не всегда удавалось. За годы оккупации Польши фашисты и фольксдойчи причинили полякам столько зла и горя, что никакие запреты не останавливали людей от жажды справедливого возмездия. От Военного совета, от политотделов и от нас потребовалась большая разъяснительная работа, чтобы пресечь самоуправство и ввести наказание виновных в рамки закона. Военные трибуналы, несмотря на большую перегрузку — им поступали сотни дел на диверсантов, шпионов, гестаповцев и эсэсовцев, — старались дела о злодеяниях фашистов на польской земле слушать на открытых заседаниях, с широким привлечением свидетелей-поляков. О приговорах широко оповещалось население.

Что касается задержанных полицаев, бургомистров, старост и других прихвостней, сотрудничавших с фашистскими оккупантами на нашей земле, мы, как правило, проведя необходимые и возможные по условиям войны следственные действия, направляли полученные материалы и арестованных в те города и села, откуда они бежали. Это избавляло нас от ошибок и способствовало более глубокому и объективному разбирательству по делам. Но сколько это отнимало у нас труда и времени!

В Польше пришлось впервые столкнуться и с бандами, сколоченными из остатков разбитых власовских частей. Подавляющее большинство власовцев объясняло измену Родине тем, что их, пленных, насильно загоняли в войска РОА, что в фашистских лагерях им в случае отказа служить немцам грозила голодная смерть, что они думали вернуться в Красную Армию, ждали подходящего случая. Это было, наверно, правдой, но не оправданием. Но были и такие, которые, оказавшись на освобожденной территории, продолжали пакостить. Переодевшись в форму советских воинов, они объединялись в банды, терроризировали и грабили местное население.

Одна из таких банд появилась в полосе наступления 5-й ударной армии. Более одной ночи банда в населенном пункте не задерживалась и, по рассказам жителей, была хорошо вооружена: имела орудие, зенитку, несколько грузовых автомобилей, конный обоз. Действовали бандиты в 20—25 километрах от наших передовых частей и в стороне. Ворвавшись в населенный пункт, они назначали коменданта и старосту из местного населения, через старосту устанавливали «контрибуцию» — реквизировали у населения вино, продукты, ковры, золотые и серебряные изделия, хрусталь, а напившись, бесчинствовали, насиловали женщин.

Слухи обо всем этом с быстротой молнии распространялись по польским селам и деревням. Нет нужды объяснять, к каким это вело последствиям. Военный совет потребовал от отделения «Смерш» и военной прокуратуры сделать все возможное, чтобы немедленно ликвидировать банду.

Помог случай. Как-то одна полячка обратилась с жалобой к первому попавшемуся ей советскому офицеру, который оказался работником военторга и сразу же привел ее к помощнику прокурора майору юстиции Я. Е. Гурничу.

Пригласили переводчика. Женщина рассказала, что она — сельская учительница, что во время оккупации вместе с односельчанами помогала советским военнопленным, и неожиданно заявила, что, мол, теперь русские плохо себя ведут. Выяснилось, что в их селе остановилась воинская часть, которая грабит жителей и глумится над женщинами.