Имена на поверке - [17]

для всякой твари! Даже птицам

вдруг не захочется летать,

когда кругом трава дымится

и каждый штрих непостоянен,

и лишь позднее — тишина…

Так ливень шел, смещая грани,

меняя краски и тона.

Размыты камни. Словно бивни,

торчат они, их мучит зуд;

а по земле, размытой ливнем,

жуки глазастые ползут.

А детвора в косоворотках

бежит по лужам звонким, где,

кружась, плывет в бумажных лодках

пристрастье детское к воде.

Горит земля, и пахнет чаща

дымящим пухом голубей,

и в окна входит мир, кипящий

зеленым зельем тополей.

Вот так и хочется забыться,

оставить книги, выйти в день

и, заложив углом страницу,

пройтись босому по воде.

А после дома за столом,

сверкая золотом оправы

очков, рассказывать о том,

как ливни ходят напролом,

не разбирая, где канавы.

Весеннее

Я шел веселый и нескладный,

почти влюбленный, и никто

мне не сказал в дверях парадных,

что не застегнуто пальто.

Несло весной и чем-то теплым,

и от слободки, по низам,

шел первый дождь,

он бился в стекла,

гремел в ушах,

слепил глаза,

летел,

был слеп наполовину,

почти прямой. И вместе с ним

вступала боль сквозная в спину

недомоганием сплошным.

В тот день еще цветов не знали,

и лишь потом на всех углах

вразбивку бабы торговали,

сбывая радость второпях.

Ту радость трогали и мяли,

просили взять,

вдыхали в нос,

на грудь прикладывали,

брали

поштучно,

оптом

и вразнос.

Ее вносили к нам в квартиру,

как лампу ставили на стол,

лишь я один, должно быть, в мире

спокойно рядом с ней прошел.

Я был высок, как это небо,

меня не трогали цветы, —

я думал о бульварах, где бы

мне встретилась случайно ты,

с которой лишь я понаслышке,

по первой памяти знаком, —

дорогой, тронутой снежком,

носил твои из школы книжки…

Откликнись, что ли?

Только ветер

да дождь, идущий по прямой…

А надо вспомнить —

мы лишь дети,

которых снова ждут домой,

где чай остыл,

черствеет булка…

Так снова жизнь приходит к нам

последней партой,

переулком,

где мы стояли по часам…

Так я иду, прямой, просторный,

а где-то сзади, невпопад,

проходит детство, и валторны

словами песни говорят.

Мир только в детстве первозданен,

когда, себя не видя в нем,

мы бредим морем, поездами,

раскрытым настежь в сад окном,

чужою радостью, досадой,

зеленым льдом балтийских скал

и чьим-то слишком белым садом,

где ливень яблоки сбивал.

Пусть неуютно в нем, неладно,

Нам снова хочется домой,

в тот мир простой, как лист тетрадный,

где я прошел, большой, нескладный

и удивительно прямой.

Памятник

Им не воздвигли мраморной плиты.

На бугорке, где гроб землей накрыли,

как ощущенье вечной высоты,

пропеллер неисправный положили.

И надписи отгранивать им рано —

ведь каждый небо видевший читал,

когда слова высокого чекана

Пропеллер их на небе высекал.

И хоть рекорд достигнут ими не был,

хотя мотор и сдал на полпути,

остановись, взгляни прямее в небо

и надпись ту, как мужество, прочти.

О, если б все с такою жаждой жили!

Чтоб на могилу им взамен плиты,

как память ими взятой высоты,

их инструмент разбитый положили

и лишь потом поставили цветы.

Александр Подстаницкий

Дружба

Когда уходит в бой твой друг крылатый,

На важное задание летит,

И ты ему помашешь из квадрата

И пожелаешь доброго пути, —

Ты чувствуешь, как громко сердце бьется,

Как глупая мыслишка промелькнет:

«Вернется ли? Вернется ли?»

— Вернется! —

Кричишь друзьям уверенно:

— Придет!

И все ж часами не спускаешь взора

С ночных небес. И ждешь и ждешь сильней,

Не слышен ли знакомый гул мотора,

Не видно ли условленных огней?

— Летит! Летит! — и больше слов не нужно,

Все сказано и понято вполне.

Всех дружб дороже нам — такая дружба,

Рожденная в боях, в дыму, в огне.

Июнь 1942 г.

«Когда моряк уходит в плаванье…»

А. Лебедеву

Когда моряк уходит в плаванье,

Он счастлив, потому что вновь

В кильватер с ним уйдет из гавани

Знакомой девушки любовь.

И на просторах закипающих,

Как там, вчера, на берегу,

Она ласкает ободряюще

И просит мщения врагу.

Когда ж ревет мотор: — Внимание!

Все ждут приказа в бой лететь,

Как хочет летчик на прощание

В глаза любимой поглядеть!

В полете мерят жизнь минутами,

Но нет — ему не тяжело,

Лишь только б с ним, его маршрутами,

Летело девичье тепло.

Стоянки моряков обычные —

Суда врага развеяв в дым,

Они дорогами привычными

Приходят к гаваням родным.

Совсем не так у нас, летающих.

Придешь с полета — вновь зовут,

И вновь стартёры провожающе

Флажками белыми махнут.

И через миг, как ветром, выдует

Поэмы, лирику, тоску…

Вот почему чуть-чуть завидует

Военный летчик моряку.

Июнь 1942 г.

Рассказать…

Рассказать тебе, как в небо сине

За Отчизну-Родину на бой

Уходил на скоростной машине

Парень, не целованный тобой.

Рассказать, как в утреннем тумане,

В предрассветной дымке голубой

«Мессершмитта» парень протаранил,

Невредимым возвратясь домой.

Рассказать, как с виртуозным блеском

Он колонны фрицев штурмовал,

Как седой, заслуженный комэска

Перед строем парня обнимал.

Впрочем, лучше все рассказы бросим,

Не шути любовью, не балуй, —

Ты его, пожалуйста, мы просим,

Поцелуй, покрепче поцелуй!

Июнь 1942 г.

После вылета

Знает каждый, как необходимо,

возвратясь с задания, опять

Маленькую карточку любимой,

Не стыдясь друзей, поцеловать.

Позабыть хотя бы на минуту

Песню боя, что ревел мотор,

Поль в плечах от лямок парашюта,

Пулеметов быстрый разговор.

И вот так — портрет в руке сжимая,

Широко и радостно вздохнуть.