Имена - [113]

— Вы оставались в бункере всю ночь.

— Да, конечно. А зачем мне было выходить — чтобы посмотреть, как они его убивают? Эти убийства — насмешка над нами. Насмешка над нашей тягой к порядку и классификации, над нашим стремлением оградиться системой от ужаса в наших душах. Они приравнивают систему к ужасу. Средство борьбы со смертью оборачивается смертью. Разве я не знал этого прежде? Понадобилась пустыня, чтобы это стало для меня ясным. Простым и ясным ответом на вопрос, который вы задавали раньше. Сегодня все вопросы получают свои ответы.

— Ради этого и возник культ, ради этой насмешки?

— Конечно, нет. Они ничего не подразумевали, ничего не имели в виду. Они просто сравнивали буквы. Какие прекрасные имена. Хаба-Мандир. Хамир Мазмудар.

Веник из прутьев. Приглушенные тона подушек и ковров. Расположение предметов. Щели между половицами. Шов на границе света и тьмы. Приглушенные тона кувшина с водой и деревянного сундука. Приглушенные тона стен.

Мы сидели, наблюдая, как темнеет в комнате. Я пытался оценить, сколько времени должно пройти, прежде чем он сумеет закончить, прежде чем тишина будет нарушена. Вот что помогали мне понять вещи в комнате и расстояния между ними, та сознательная уравновешенность, которую он вложил в свое предметное окружение. Я учился тому, когда надо говорить и как.

— Постарайтесь закончить, — мягко сказал я.

Два испачканных кровью камня были найдены рядом с телом на окраине древнего городка — их нашла женщина, вышедшая по воду с первыми лучами солнца, или мальчишки по дороге в поля. К тому часу трое мужчин уже направлялись на запад, оставив позади женщину в коме и двух других мужчин, один из которых был мертв, а второй просто сидел неподвижно. Спустя недолгое время рядовой полицейский, а потом чин постарше добрались по еле заметной тропинке до глиняных хранилищ, чтобы допросить единственного из тамошних обитателей, находящегося в здравом уме. Он сидел в пыли, синеглазый, с редкой бородой, без документов и денег, и, наверное, пытался говорить с ними на каком-нибудь диалекте северо-западного Ирана.

Беглецы расстались без единого слова в дикой приграничной области. Тот, что был одет по-западному, с котомкой за плечами, имел в паспорте визу, действительную еще в течение нескольких месяцев. Там стояла печать второго секретаря Пакистанского посольства в Афинах, Греция, а над печатью — аккуратно выписанные инициалы этого господина.

Любопытно, как он решил закончить — в безличной манере, вглядываясь точно издалека в этих непостижимых людей, в эти фигуры, различимые лишь по одежде. Больше никаких комментариев и рассуждений. И это сразу показалось мне вполне логичным. Я не хотел рассуждать дальше, хоть с Оуэном, хоть без него. Достаточно было смотреть, как он сидит с совиными глазами в комнате, которую готовил для себя всю жизнь.

Снаружи было шумно и людно. На веревках, протянутых над лотками с орехами и пряностями, сверкали голые лампочки. Через каждые несколько шагов я останавливался посмотреть на товары: здесь были мускатный орех и его сушеная шелуха, джутовые мешочки с семенами кориандра и чилийским перцем, с кусками каменной соли. Я медлил у подносов с красителями и молотыми специями, сложенными в пирамиды, перед цветовыми оттенками, которых никогда не видел, среди всех этих загадочных миров, пока наконец мне не настала пора уходить.

Я покинул старый город с чувством, будто мне только что довелось принять участие в удивительном состязании, подействовавшем на меня необычайно благотворно. Сколько бы ни потерял он жизненных сил, я окреп в той же мере.

13

Ставни опущены, белье в абсолютной неподвижности висит на террасах и крышах. Мертвый покой, объявший улицы, кажется результатом некоего общего соглашения. Такое бывает в иных городах — в определенные часы все исчезают, точно сговорившись. Город низводится до поверхностей, пластов света и тени. Одинокому человеку, бредущему по тротуару, эта тишина представляется нарочитой, он чувствует за ней коллективную волю. В этом стремлении набросить на город временные чары сквозит что-то ритуальное, освященное давним обычаем.

Я был занят примерно такими мыслями, когда услышал спор. В полуподвальном помещении кричали друг на друга мужчина и женщина. Я пересек улицу и сквозь дыру в ограде прошел в сосновый лес, а там сел на скамейку, как задумавшийся старик. Шум стал громче, теперь кричали наперебой. Это были единственные звуки, нарушающие тишину уик-энда, если не считать такси у «Хилтона» за углом, для которых только начиналась летняя страда. Балконные двери вдоль по улице стали по очереди открываться. Женский голос взмыл вверх, пронзительный и раздраженный. Соседи выходили на балконы и смотрели вниз, на окна цокольного этажа. Мужчина охрип от ярости, женщина строчила с пулеметной скоростью. Появилось несколько человек, потом еще несколько — в пижамах, ночных платьях, халатах и трусах, дети, щурящиеся на солнце. Все слушали голоса внизу, поначалу внимательно, стараясь уловить смысл. Странно было видеть эти полуодетые фигуры, напряженно замершие, чтобы вникнуть в суть дела и поступить правильно. Потом мужчина в полосатых трусах крикнул, прося тишины. Лысый старик в голубой пижаме повторил за ним то же печальное слово. Со всех занятых людьми балконов понеслись голоса, требущие тишины, тишины, — короткий и мощный всплеск. Вскоре перепалка утихла, перешла в невнятный обмен репликами, и люди потянулись обратно в комнаты, закрывая за собой двери с опущенными на них жалюзи.