Имам Шамиль - [25]

— Простые люди сделали это не по собственной воле. Тот, кто повинен в этом, бежал, его имущество мы забрали, жилище предали огню. Ты же сам видел, сколько добра мы отправили из Параула в Чумескент.

Ашильтинский Юнус, так же как и Шамиль, был молодым человеком, склонным к наукам, только менее серьезным и более веселого нрава, чем сын Доного. Он тоже был единственным сыном небедных родителей, годы детства и отрочества провел в душных кельях муталимов. В отличие от Магомеда, который увлекался богословием, и от Шамиля, предпочитавшего юриспруденцию, Юнус любил математику. В уме он мог складывать и вычитать пяти- и шестизначные числа быстрее, чем это делали сверстники на бумаге. Зная об этом по совместному обучению у хунзахского муллы Нура, Шамиль предложил имаму сделать Юнуса казначеем. В то время казна имама состояла из одного кованного листовым железом сундучка, на дне которого жалко позвякивали горсти серебра, пожертвованного населением Койсубулинского и других обществ.

Гази-Магомед расположил свой отряд в развалинах крепости, запретив рядовым мюридам без разрешения покидать ее. Только начальникам, начиная от сотских, было позволено выйти в селение.

Сам Гази-Магомед с ярагским шейхом и другими приближенными отправился в таркинскую мечеть, где собрались к полудню старейшины города.

После окончания молитвы шейх прочел проповедь, за ним, став у кафедры, имам сообщил о цели своего похода, объяснил причину побега шамхала и разорения резиденции в Парауле.

Таркинские старейшины успокоились. Некоторые из зажиточных выделили средства в порядке помощи, пожертвовали несколько десятков баранов.

Черноусый красавец казначей, положив собранные деньги при свидетелях в кисет, который обычно носил за пазухой, поскольку сундук был оставлен в Чумескенте, в хорошем настроении прогуливался по улицам Тарков. Пройдя по базарной площади, он спустился вниз — к еврейскому кварталу. Если в мусульманской части Тарков после полуденной молитвы наступило оживление, то эта сторона по-прежнему казалась вымершей. Ни души на грязных улочках. Ворота и двери заперты, плотно прикрыты ставни за железными решетками. Не только говора людского, не слышно было даже лая собак.

— Кто живет в этих лачугах? — спросил Юнус по-кумыкски пробегавшего мимо мальчишку.

— Жугутлары[38], — ответил мальчик.

«Не мусульмане, значит», — подумал казначей и, подойдя к ближайшим воротам, заглянул в щель.

— Сбежали, неверные. Такие дома, по шариату, можно очищать, — рассуждал он вслух, идя по тесному переулку.

Вдруг его внимание привлекла распахнутая дверь низенькой сакли, которая прямо с улицы вела в помещение.

Он подошел, стал на пороге во весь рост. Перед ним в страхе заметалась девушка. Сначала она бросилась к маленькому оконцу, затем к выходу, но, встретившись взглядом с молодым горцем, отступила назад и застыла.

Юнус был поражен ее красотой. Белое лицо, ровные, как две стрелы, брови, сросшиеся на переносице. В широко раскрытых бархатисто-темных глазах вызов сменялся паникой. Юнус, глядя на девушку с восхищением, сделал несколько шагов в ее сторону. Юная красавица отступила к стене. Платок сполз с ее плеч, обнажив длинную шею, на которой под крупными кольцами вьющихся кудрей учащенно пульсировала жилка. Веселый казначей вовсе не собирался касаться неверной. Он не сделал бы этого, если б даже она того захотела. Ведь он был не просто мусульманин, а ученый, который не посмел бы после прикосновения к неверной начать молитвы, не подвергнув себя омовению. Но молодость, склонная к неудержным шалостям, взяла свое. Желая шутки ради напугать девушку, улыбаясь во весь рот, молодой человек медленно подвигался к ней. Как лань, загнанная в тупик охотником, она еще раз метнулась в одну, затем в другую сторону. Он за ней. Прижавшись к стене, она оскалила зубы, собираясь кричать или кусаться, и вдруг что-то мелькнуло в ее руках и хлестким ветром ударило по лицу джигита. Юнус успел закрыть глаза. Когда открыл их, ничего не увидел, кроме густой завесы. Облако белой пыли слепило глаза, она лезла в нос, от нее першило в горле. Когда пыль осела, Юнус не без страха огляделся вокруг. Девушка исчезла. На полу валялась деревянная мерка для муки, стоявшая до того в стенной нише. Казначей глянул на свою одежду. Она только местами чернела, как склон горы, освобождающийся от талого снега.

— Мука, — облегченно вздохнув, произнес казначей вслух. — Ну подожди же, дочь шайтана, теперь ты от меня не уйдешь, — с раздражением говорил Юнус, отряхивая черкеску.

Он вышел на улицу. Нигде ни души. Пошел в сторону мечети. По дороге встретив одного из сотников, сказал:

— Али, передай Шамилю, что я немного задержусь в городе, приду поздно, пусть не беспокоится.

Предупредив таким образом начальство, казначей имама снова повернул к еврейскому магалу. Дверь в саклю была по-прежнему открыта, в комнате — никого. Юнус вошел, взял треножник, стоявший у очага, сел сбоку от двери, стал ждать.

Прошел час, другой, тишина, никто не появился. Смеркалось.

«Чего я здесь сижу, кого жду? Не дура же девка — вернется сюда, когда войска покинут Тарки. И на что она мне? Убивать ее не собираюсь, да и побить не побью», — рассуждал Юнус. И все же какая-то сила удерживала его в сакле.