Илья Муромец. Святой богатырь - [130]

Туда и сопровождал его в последний своей княжеской службе старый воевода Илья Муровлянин.

Звал его с собою в Новгород Ярослав.

– Пойдем! – говорил он. – Пойдем, Иваныч! Я тя в Новгороде превыше всех поставлю, как отца родного почитать буду.

Смотрел Илья на худого, нервного княжича, что не мог устоять на месте, а все мотался по терему, и с трудом узнавал в нем того мальчонку, что носил хлеб ему в заточение.

– Ты лучше не меня отцом почитай, – сказал он княжичу. – А отца своего родного – князя Владимира.

Ярослав ничего не ответил. Он кусал тонкие губы и глядел мимо.

И старый воевода вдруг будто увидел, что будет! Другой, чем тот, кого он мальчишкой помнил, человек стоял перед ним. Явилась перед его мысленным взором рать варяжская, идущая на ладьях из Новгорода в Киев. И князь молодой, на носу первого драккара стоящий.

– Полно! – прошептал Илья. – Это ведь Владимир.

Но вгляделся в свое видение пристальнее и увидел, что не Владимир это, на Ярополка стремящийся, а Ярослав. Ясно увидел он лицо его – спокойное, решительное… И глаза – голубые, безжалостные, Рогнедины.

– Боже мой… – прошептал старик. – Неужто ты отмстителя за Рогнеду посылаешь на Владимира?

Закрывшись в своем малом покойце, рядом с гридницей, где останавливался он, давно раздав все имение свое и сделав громадный вклад в церкви и монастыри, а сам пребывая в нищете телесной, пал старик на колени:

– Боже мой! Милостивый и Всеблагий! Как же отмщение от Тебя через сына на отца?..

Мысли его путались. Он долго шептал молитвы, перемежая их с вопрошением: «Господи! Властитель души моея! Вразуми, что мне делать, рабу Твоему?»

Владимир-князь пребывал в полной уверенности что, отправляя сыновей в уделы их, крепит тем державу Киевскую и народ ее. Но Илья-воевода видел другое: «Как о сем сказать князю? На сына донести? Что донести? Видения свои? Предчувствия? Кто поверит?!»

– Господи! – шептал Илья, и стариковские слезы текли по его щекам. – Что же нет покоя, что же все труды, все страдания и жертвы впусте проходят? Ведь что ни готовит человек, все оборачивается против замысла его! Все, что хитростным разумом умыслит, – все не ко благу его обращается!

С тем и уснул, упав от долгой молитвы в изнеможении на пол перед аналоем. С той тоской и проснулся. С той тоской и все дни пребывал среди всеобщей радости. Радовался ведь и князь, радовались и сыновья его, получившие уделы в управление. Радовались все, кроме двоих.

Печален был Борис – темноокий сын Анны, любимый сын князя Владимира. Печален получивший в удел Муром десятилетний брат его – Глеб. Молчаливы были юноша в самом цвете молодой красоты и отрок, почти ребенок. О чем печалятся они, вряд ли кому бы поведали, да и сами не знали.

Как не знал сего и воевода Илья Муромец, когда увидал он над их головами некое свечение, будто нимб…

Тряхнул он головой, силясь отогнать видение, но не отогнал… Перевел глаза на Ярослава. Ясно виделся Ярослав. Рослый, сильный, чуть-чуть скособоченный из-за того, что одна нога у него была чуть короче другой, по болезни детской. Соколом смотрел он ясными голубыми глазами на отца, и был в тех глазах лед взгляда варяжского, коего отец его, Владимир-князь, почему-то не видел.

Перевел Илья-старый глаза на Святополка, сына княжеского старшего, сына нелюбимого, от жены-гречанки, монахини, и ясно разглядел черную тень, за ним стоящую…

– Что это? – ужаснулся воевода. – Господи, что это? – И, ясно осознавая и чувствуя холод, от Святополка идущий, не знал Илья, что сей холод означает.

– Кто этот старик? – спросил по-немецки Святополка рыцарь в богатых одеждах, приехавший в Киев от короля Болеслава Храброго – тестя Святополка, чтобы создать молодому княжичу дружину по европейскому образцу.

– Илья Муромец, – ответил шепотом Святополк.

– Что означает «Муромец»? – спросил рыцарь стоявшего рядом духовника жены Святополка, приехавшего из Польши, Рейнборна.

И тот ответил пространно:

– Муром на языке тех мест, откуда, говорят, прибыл воевода Илья, означает «камень». Отсюда и городу имя – Муром. А вот по камню-то или по каменной стене, что слово сие означает, или по названию града получил прозвище воевода Илья, сказать трудно.

– Муром! – повторил немецкий рыцарь. – Каменная стена. Майер… Да! – сказал он, откровенно разглядывая старого воеводу. – Он оправдывает прозвище свое. Действительно – каменная стена.

– Согласен, – сказал Рейнборн. – Тем более что, говорят, воевода Илья устанавливал засечную линию и ставил крепости, в том числе и каменные, по границе Руси с Диким полем…

– Когда это было?

– Давно! Еще до того, как он командовал русским корпусом в Византии, когда Василий II Болгаробоец присоединил к владениям империи Армению и Сирию…

– Так вот этот воевода кто!.. – ахнул рыцарь. – Этому походу дивилась вся Европа. Я за честь великую почту, если вы меня представите этому воеводе! Славнейшему из рыцарей христианского мира. Мне есть о чем расспросить его и о чем поговорить с этим героем.

– Бесполезно, – сказал ксендз Рейнборн. – Он действительно молчалив, будто каменная стена. После смерти сына он вообще разговаривать перестал. Он только молится. Хотя служит исправно и очень умело. Но, как я заметил, видит свое предназначение в другом. Обратите внимание на его старые доспехи и на его плащ. По своему положению при княжеском дворе он мог бы быть усыпан золотом и драгоценностями! Он мог быть богаче князя. А он – нищ! Едва не наг…