Икона Христа - [51]
Здесь же мы вновь находим сходные мысли, сформулированные другим свидетелем (в пользу) иконоборческого собора 754 г. — Евсевием Кесарийским. Также и он полагал, что иконопись бессмысленна, поскольку она запечатлевает телесное бытие — состояние, которое надлежит преодолеть. Для Евсевия, как и для собора 754 г., воскресение есть то освобождение от земного телесного бытия, к которому по-своему стремится и Плотин. Как для Евсевия, так и для Плотина изобразительное искусство застывает на том, что необходимо преодолеть, и собор 754 г. разделяет эту убежденность.
Что перед нами? Прямое влияние сходных «платонизирующих» тенденций древней Церкви? Или же иконоборчество собора 754 г. есть выражение принципиальной позиции, которая вновь и вновь всплывает в Церкви? И то, и другое может оказаться справедливым, ибо обращение собора к источникам древней Церкви, содержащим враждебность к изображениям, на деле есть попытка подключить собственную убежденность к цепи исторической традиции.
Некоторые историки полагают, что подобная богословская основная установка может быть сопряжена с тем — труднопостижимым — течением, которое на протяжении веков вновь и вновь вспоминалось на христианском Востоке и приводило к конфликтам, — с оригенизмом. О. Георгий Флоровский усматривает в иконоборчестве «новый акт в истории "Оригеновых споров"»[403]. А. Грилльмейер, соглашаясь с ним, полагает, что Ориген и его последователи, действительно, «не могли проявлять интереса к историческому изображению Иисуса Христа»[404]. Духовное течение, обозначаемое как оригенизм, еще не было побеждено ко времени иконоборчества, и об этом свидетельствует то обстоятельство, что патриарху Герману I († в 733 г.), первому выступившему против иконоборцев, пришлось вести полемику также и с оригенистскими тенденциями[405].
Выше мы попытались, опустив детали, изложить аргументы иконоборцев. Они строго держались ветхозаветного запрета на изображения. Они придавали также большое значение принципиальному пониманию образа в его отношении к первообразу. При этом точка зрения императора существенно отличалась от позиции соборных отцов. Согласно Константину, реальность и изображение должны совпадать. В таком случае образ теряет свой характер отсылки к первообразу. «Оригенистская» тенденция собора в такой мере отрывает материальное произведение искусства от изображенного на нем, что опять-таки утрачивается знаковый характер. Икона — это в лучшем случае тень тени. Вот почему как для императора, так и для собора почитание икон есть идолопоклонническое извращение, нарушающее чистую, духовную традицию Церкви и вновь ведущее в плен языческой привязанности к земному.
Культу изображений иконопочитателей иконоборцы противопоставляли почитание креста. Не без оснований они утверждали, что почитание креста принадлежит к древнейшей церковной традиции. Разве не одерживал победы Константин Великий под сим знаком? Имперская идеология Константина V также стремилась соотнести одержанные им для государства победы с почитанием креста. В почитании креста нет тех элементов, которые ставились в упрек иконопочитателям. Крест — это чистый символ; он ничего не изображает, а только содержит напоминание.
Таким образом, в начале иконоборческого периода крест и икона выступают как соперники. Иконопочитателям ставят в вину, что они якобы подменили древние кресты иконами[406]. Напротив, иконоборцы снимали иконы и водружали кресты, так что после победы иконопочитателей (843 г.) временами кресты снова замещались иконами; это ясно видно в (ныне разрушенной) апсиде Успенской церкви в Никее. Но в целом возобладало примирение между крестом и иконой: на Никейском соборе 787 г. было исповедано одинаковое почитание креста и иконы, а императрица Феодора, хотя и приказала в 843 г. восстановить (уничтоженную Львом III) икону Христа над Медными воротами, тем не менее не убрала креста, поставленного Львом III на ее месте[407].
Образ Христа или символ Христа: конфликт между крестом и иконой показывает нам, что вопрос об иконе Христа с самого начала находился в центре дебатов. Рассмотренные выше аргументы иконоборцев касались иконопочитания вообще. Но самый острый, тяжкий по последствиям аргумент, о котором до сих пор не было речи, был направлен именно против иконы Иисуса Христа. Вот почему он особенно важен. В своих «вопросах», предложенных собору 754 г., император «вводит в игру» новый аргумент: иконопочитание — это не только идолослужение, но и христологическая ересь; и еще хуже: оно есть сумма и вершина всех христологических ересей. Как бы преувеличенно и риторически ни звучали подобные обвинения, невозможно не подивиться присущей императору проницательности, с которой он атаковал культ икон.
В главе, посвященной Евсевию Кесарийскому, мы уже сталкивались с подобной аргументацией. Новым является, однако, то, что между Евсевием и императором Константином лежат четыре столетия христологических дебатов, в ходе которых уже разъяснилось многое из того, что еще оставалось открытым во времена Евсевия. Вследствие этого христологические аргументы против икон стали точнее; и точно такими же, как увидим, оказались и контраргументы иконопочитателей.
