Икона Христа - [50]

Это захватывающее занятие — наблюдать, как обе тенденции в понимании образа, несмотря на их противоположность, приходят к одинаковому итогу — к иконоборчеству. В обоих случаях отрицается сама возможность иконы: в первом, потому что от нее ожидается слишком много (она должна быть единосущной оригиналу); во втором, потому что ей приписываются слишком малые возможности (она бесконечно удалена от оригинала).

Эта вторая тенденция отчетливо появилась в решениях собора 754 г. Примечательно, что в сохранившихся документах император Константин нигде не выставляет против икон упрек в материальности; как кажется, не это не устраивало императора в иконах, а то, что первообраз не присутствует в материальных изображениях. Епископы же собора, напротив, видели камень преткновения в том, что иконы «ничтожной и мертвой материей» оскорбляют святых, просиявшиих во славе Христа[392]. Отсюда анафематствования собора:

Если кто-либо попытается материальными красками изобразить Божественные черты (χαρακτήρα) вочеловечившегося Слова Божия, вместо того чтобы всем сердцем почитать Его духовными очами, Его, Который блистательнее солнца восседает одесную Отца на престоле славы, — да будет анафема[393].

Противоположность между материальными красками и духовным зрением указывает на ту пропасть, которая разверзлась между иконами и небесным первообразом. Целью христианской жизни является духовное умозрение, а для этого требуется воспитать духовные очи, единственно способные видеть духовную реальность. Слишком велико расстояние между духовными первообразами и материальными средствами выражения, которыми располагает земное искусство.

В отличие от точки зрения императора Константина, который сосредоточен на сакральном присутствии первообраза в материальном отпечатке, богословие соборных отцов 754 г. пребывает скорее в сфере неоплатонических идей. Материальный мир, по их мнению, неспособен передать великолепие духовного мира.

Обычно исследователи вновь и вновь подчеркивают платонизм иконопочитателей. Однако, как мы считаем, они почти не замечают, насколько широко дух платонизма присутствует также хотя бы у части иконоборцев[394]. «Платонизм» иконоборцев обнаруживается не только в настойчивом подчеркивании различия между духовным и материальным мирами. Также и в «свидетельствах отцов»{395}, собранных иконоборческим собором, на каждом шагу встречаются тексты с отчетливыми заимствованиями из Платона.

Таков, например, фрагмент из апокрифических Деяний ап. Иоанна (II в.). В нем говорится о некоем новообращенном язычнике, который в знак благодарности, по языческому обычаю, повелел написать портрет своего благодетеля, ап. Иоанна, чтобы воздавать ему почести. Апостол не только бранит излишнее рвение, но и отказывается узнать себя в изображении. Правда, когда он посмотрелся в зеркало, то увидел, что картина — это действительно его портрет, и весьма с ним схожий. «И все же», сразу же добавил он, «(схож) не со мною, а с моим плотским образом... Что ты сейчас устроил, это ребячество и несовершенство. Ты написал мертвый образ мертвого человека». Тело, с такой точки зрения, — это мертвая вещь, так что изображать его — совершенно бесполезно. Кто хочет быть настоящим, хорошим живописцем, тот должен живописать красками, которые Иисус дает чрез апостола, образ, похваляемый Христом, — Богоприятную душу[396].

Этот текст напоминает нам знаменитое место в начале Жития Плотина, написанного Порфирием. Плотин стыдился пребывать в теле и поэтому отказывался позировать скульптору ради портрета. Разве мало того, что мы «носим отпечаток (είδωλον), в который нас облекла природа?» Тогда зачем желать, «чтобы после меня остался еще отпечаток отпечатка, долговечнее меня, как будто этот отпечаток есть нечто достойное быть увиденным?»[397] Вполне допустимо любить телесную красоту, но на ней нельзя задерживаться, поскольку она есть только отпечаток красоты первообразной. Опасность состоит в том, что можно удовлетвориться красотой, «которая наличествует здесь в отпечатках и телах», и позабыть о первообразной красоте, от которой и проистекает любовь к красоте земной[398]. «Ибо когда мы видим телесную красоту, то к ней нельзя приближаться; нужно распознать, что она есть всего лишь отпечаток, оттиск, тень, и стремиться к тому (прекрасному), чьим отпечатком она является»[399]. И это бегство Плотин объявляет очищением духовных очей. Надо прикрыть телесные очи, чтобы пробудилось духовное зрение:

Возвратись к себе самому и погляди на себя; и если увидишь, что ты еще не прекрасен, то поступай как скульптор, который, желая создать прекрасную статую, тут нечто отсекает, там заглаживает, сие усиливает, то приглушает, пока не покажется прекрасный облик. Так и ты — отсекай от себя, что непотребно, выпрямляй, что криво, очищай и просветляй темное и не оставляй трудов над своим образом[400].

Этот образ есть не что иное, как душа. Очищать ее от всякого рода тьмы и просветлять означает не что иное, как очищать ее от смешения с элементом тела[401]. Как же в таком случае можно настаивать и создавать изображения сей телесной оболочки, от которой ищущая душа стремится получить свободу?