Иисус — крушение большого мифа - [57]
Почему же Лука описал эту историю именно в таком ключе, столь радикально отличном от описаний остальных евангелистов? Не потому ли, что он начал писать свое повествование только после того, как «доскональновсе изучил» (Лк1:3)? И судя по всему, это доскональное изучение не позволило ему изложить ее в том «благопристойном» виде, в каком написал ее Марк, а затем и Матфей, а личная смелость — позволила ему описать всю историю в оригинальном, а не «подчищенном» виде.
Кстати, Иоанн, писавший свое Евангелие много позже всех их трех, хотя и счел именно вариант Луки с умащением стоп, а не просто возливанием благовоний на голову, более верным, все же явно смутился очевидным эротизмом сцены. И не имея, в этом плане, личной смелости Луки, постарался эротизм «нейтрализовать», присоединив к описанию Луки заимствованные уже у Марка и Матфея элементы: экономический, а не этический аспект недовольства присутствовавших, и «погребальную» символику смысла. Что ж, «благопристойность» — превыше всего, правда может и в сторонке постоять…
У Луки же, посчитавшего, что правда — выше «благопристойности», а точнее — ханжества, блудница, «жрица любви», проявляет свою любовь к Иисусу тем, что, в облаке дурманящих благовоний, массирует ему ступни, отирая их распущенными волосами и покрывая поцелуями, а тот, кого требуется считать абсолютным девственником, не причастным ни к каким проявлениям сексуальности, благосклонно принимает это возбуждающее действо, не испытывая от происходящего ни малейшего не только физического, но нравственного дискомфорта…
Как кому угодно, но такое поведение Иисуса говорит вовсе не о его мифической абсолютной а-сексуальности и якобы «девственности», а о том, как раз таки, что был он самым настоящим мужчиной (можно даже сказать — настоящим мужиком!), от контактов с женщинами вовсе не шарахавшимся, и, по-видимому, много всякого с ними на своем веку перевидавшего и испробовавшего. Так что и такое, вот, «вопиющее» действо, его не только никак не «шокировало», но напротив — было абсолютно благосклонно принято.
Впрочем, если вспомнить, что, делающие из Иисуса не обычного человека-мужчину, а некое полу-божество, «непричастное земным страстям», истории Рождества являются выдумкой, то и все старательно-глубокие размышления о том, был ли Иисус «причастен сексу», делаются, в общем-то и излишними. Особенно, если вспомнить, к тому же, и о том, кем он был в своем прошлом…
Глава 8. Путь Божественной Свободы в Любви!
И о еще одной интересной встрече и очень интересной беседе Иисуса с еще одной женщиной мы сейчас поговорим, правда уже в другом, нежели в предыдущей главе, ключе. Встреча эта описана в 4 главе Евангелия от Иоанна, где рассказывается о том, что Иисус, проходя как-то через земли области, называемой Самария, и присев отдохнуть у одного из колодцев, вступил в беседу с женщиной-самарянкой, так же пришедшей за водой к этому колодцу.
И если вам показалось, что пока вы не прочитали ничего особенного, то вы ошибаетесь! Уже в этой преамбуле, мы опять видим Иисуса, злостно нарушающего целый ряд правил и обычаев, для оценки степени тяжести которых нужно учесть, что на тот период времени между иудеями и самарянами существовала многовековая вражда и жесткое взаимное отторжение.
А тут он, не просто мужчина-иудей, а проповедник, рабби, вдруг по собственной инициативе вступает в разговор с женщиной (что само по себе уже унижает его достоинство!), да еще и с женщиной из враждебного племени, любые контакты с представителями которого являются тяжким осквернением…
Понятно, что Иисус был измучен долгим пешим переходом под палящим солнцем. Понятно, что смертельно хотелось пить, и что хотя он и был у колодца, почерпнуть воды ему было нечем, а тут подошла женщина, у которой какое-то приспособление, необходимое для зачерпывания, с собой было.
Все это понятно, но надо ж было, прежде всего, учесть, что любым контактом с этой представительницей гнусных самарян, ты навлекаешь на себя, как уже говорилось, страшное осквернение, а значит — и гнев Божий! Какая такая жажда может быть сильнее священного ужаса перед тем, чтобы оскверниться и навлечь на себя гнев Божий?!
К тому же Иисус, сидя у этого колодца, прекрасно знал, что скоро должны подойти его ученики, и уж совместными-то усилиями они точно, как-нибудь, но добыли бы из него себе воду. Поэтому никакой такой острейшей жизненной необходимости вступать в контакт с этой самарянкой и просить ее зачерпнуть ему воды, у Иисуса не было. И, тем не менее, — он вступает с нею в контакт…
Он заговорил с ней, попросив зачерпнуть для него воды, она выразила по этому поводу свое, возможно, несколько саркастическое удивление, дескать, что за чудеса — иудей просит чего-то у женщины-самарянки, и с этого у них завязался весьма любопытный диалог. Мы не будем рассматривать его весь, а остановимся лишь на той его части, где в ответ на вполне логичный вопрос самарянской женщины к представителю другой религии о том, где и как правильнее поклоняться Богу — в Иерусалимском ли Храме, или же на их, самарянской, священной горе, — Иисус дал совершенно поразительный ответ.
