Иисус и иудаизм - [15]

Поскольку вся книга выдержана в том же духе, я просто должен сообщить здесь как факт, что человеком, для которого язык рабби 8* оставался непостижимым, был Буссет 11, и религию рабби он понимал не больше, чем их язык. Один только тон этих пассажей ясно говорит о том, что противопоставления Буссета продиктованы главным образом богословием и имеют слабое отношение к исторической картине 12.

Что это было за богословие, показал Мур: многие христианские ученые, утратив доверие к символу веры, искали отличительные особенности христианства и доказательство его превосходства в противопоставлении Иисуса и иудаизма; и потому они считали необходимым чернить иудаизм как можно больше 13. Таким образом, сказка Буссета заключается в следующем: Иисус совершенно не похож на свое окружение и уникален. Они противостоят друг другу, как огонь и вода. С самого начала между ними могла быть только непримиримая ненависть.

Однако на других уровнях Буссет еще не совсем потерял контакт с исторической реальностью. Помимо основополагающей антипатии между Иисусом и иудаизмом — в только что приведенных цитатах — он описывает конфликт и в других терминах. Иисус, как утверждает Буссет, был согласен со своими современниками-фарисеями относительно авторитета Торы в принципе. Однако из-за того, что он хотел не толковать Писание, а вести людей к живому Богу, он мог, как бы неумышленно, выходить за границы Писания. Буссет продолжает: «Но точно так же, как он признавал авторитет Писания, он с той же честностью и покорностью подчинялся законам Бога, которые читал в природе и в жизни людей» 14. Как мы увидим, этот взгляд на отношение Иисуса к закону становится существенным для более поздней дискуссии.

Второй конкретный пункт противостояния — помимо готовности Иисуса нарушать закон (хотя и неумышленно) — это определение царства. Для иудаизма царство всегда было царством Израиля. Иисус, акцентируя его определение как Божьего, внес фундаментальное изменение, означавшее разрыв с еврейским национализмом (р. 86—98). Однако это фундаментальное противостояние опять-таки было скорее неявным: «С идеей царства Божьего универсализм Евангелия в зародыше уже представлен» (р. 94). «И хотя он уверенной, но мягкой рукой высвобождал религию из ее древних форм, он, тем не менее, не создавал никаких новых форм, ничего материального, что могло бы стать между Богом и Его учениками» (р. 108) 15.

Несмотря на жесткое противостояние по этим пунктам — непримиримую ненависть книжников и фарисеев к Иисусу из-за их фундаментальной религиозной несовместимости, неявное аннулирование закона Иисусом и начатую им универсализацию религии — смерть Иисуса не была, по мнению Буссета, результатом ни того, ни другого, ни третьего. Буссет отмечает, что в Иерусалиме место книжников и фарисеев заняли первосвященники и другие оппоненты Иисуса (р. 16), и утверждает, что причиной смерти Иисуса были мессианские притязания, угрожавшие иерусалимской иерархии, а не книжникам и фарисеям (р. 17). Таким образом, содержание диспутов по важным религиозным вопросам фактически не повлияло на исход публичной деятельности Иисуса. Нить, которую искал Швейцер, отсутствует. Как историческое объяснение, работа Буссета терпит фиаско по всем пунктам. Он не дает правдоподобного объяснения противостояния между Иисусом и другими еврейскими учителями. То противостояние, которое описано, основано на вызывающей сожаление клевете и вводящей в заблуждение характеристике иудаизма и в любом случае никак не связано с последующими событиями. Повод для суда над Иисусом и предания его смерти указан без каких-либо обоснований, Буссет даже не пытается объяснить, почему мессианские притязания должны привести к смерти.

Думаю, что книгу Бультмана о Иисусе 16 — помимо стандартного и правильного наблюдения, что Бультман работал, главным образом, в экзистенциальных категориях, — лучше всего объяснить тем, что он был студентом Буссета и испытал шок от некоторых выводов Швейцера.

Бультман и Додд предлагают главные ответы на теорию «радикальной эсхатологии» Швейцера. Ответ Додда — «осуществленная эсхатология» 17, ответ Бультмана — экзистенциальная эсхатология (царство, действительно, всецело будущее, но оно определяет настоящее; его главная особенность в том, что оно требует решения; см. р. 51 f.). Однако Бультман, в отличие от Додда 18, не упоминает Швейцера как автора, позиция которого заслуживает серьезного рассмотрения 19. Несмотря на это, возражения Швейцеру явно просматриваются. Иисус не был апокалиптиком (р. 39), и этика Иисуса не была этикой переходного времени (р. 127—129). В определении царства Божьего принято во внимание определение его как будущего (на чем настаивают Вайс 20 и Швейцер), но при этом убирается конкретный смысл 21. Утверждение, что царство наступает, всегда присутствует в этом слове 22, ставит каждого человека во всех поколениях перед его собственной историчностью 23 и всегда требует решения. Здесь мы имеем дело с творчески-богословским использованием работ Вайса и Швейцера, и способность Бультмана творчески подойти к предсказанию будущего наступления царства — один из его главных вкладов в историю новозаветного богословия. С моей стороны, это искренняя, но не очень высокая похвала. Поскольку очевидно, что интерпретация Бультмана лишает провозглашение царства того единственного смысла, которое оно могло иметь в то время, когда жил Иисус. Как только оно становится вневременной истиной (даже если, в терминологии Бультмана, всегда имеет место в «истинной истории»), оно выпадает из своего конкретного исторического окружения.