Ихтис - [69]

– Стойте! – крикнул Павел, и собственный голос показался ему слишком резким и громким, в Пуле кольнуло, и он прижал мизинцем звуковод.

Незнакомый мужчина, бок о бок идущий рядом с женщиной и поддерживающий ее под локоть, остановился. Павел догнал их, тронул мальчишку за плечо.

– Евсей! – позвал он. – Не бойся меня, слышишь?

Пацан не шевельнулся, зато Черный Игумен перехватил его руку так крепко, что Павлу показалось, его стиснули железными клещами.

– Тебе чего? – спросил Степан, раздувая ноздри, точно готовящийся атаковать бык.

– Поговорить хочу! – с вызовом ответил Павел.

– Не о чем говорить! – нервно пролаял и незнакомый мужик, злобно посверкивая воспаленными глазами. – Идем, Зиновья! Что встала?

Женщина тихонько всхлипнула и прижала к себе мальчишку. Павел сбросил с себя ладонь Степана, но отступать не собирался.

– Вы посмотрите на сына, – тяжело дыша, проговорил он. – Мальчик больным выглядит. Может, врач нужен, не зря же вы в церковь пришли. За помощью, да?

– Да, – тихо отозвалась женщина и вдруг подалась вперед, схватила Павлу за плечо и зачастила, срываясь от страха и волнения: – Спаси, спаси! Спаси моего мальчика! Ведь совсем не говорит он и ест через силу! С того света вернули, а души не вложили! Ах, господи!

– Молча-ать! – звонкая оплеуха прервала ее речь, и женщина охнула, ее глаза округлились и остекленели.

– Что вы себе позволяете! – ощетинился и Павел.

– У тебя не спросил, щенок! – рявкнул мужик и толкнул Павла в грудь.

Тот схватил мужика за ворот, рванул на себя. А потом со стороны пришел удар.

Голову обложило горячим звоном. Павел пошатнулся, но не упал, только отступил на шаг, а перед глазами веером рассыпались белые искры и завертелись, как в калейдоскопе.

– Так, значит! – сквозь звенящую тишину прорвался густой бас Черного Игумена. – За дар и исцеление дерзостью отвечать? Пес!

Он шаркнул сапогом в пыли, и пластиковый цилиндр тускло блеснул в закатном свете. Павел, замахнувшийся было для ответного удара, окаменел и прижал ладони к ушам, но не нащупал привычной улитки звуковода. Кровь прилила к голове, в памяти тугим гулом отозвались барабаны, и солнце полыхнуло над дорогой, как зарево пожара.

– Уби-рай-ся-от-сю-да! – четко и жутко проговорил Степан. – По-жа-леешь!

Потом наступил на цилиндр ногой.

Пластик хрупнул как переломленная кость, и Павел – оглохший, с прижатыми к ушам ладонями, – услышал. Он медленно выдохнул, мир окрасился в пламя, а фигура Степана – в уголь. Бросившись вперед, Павел ударил наугад, целясь в бородатое лицо. Его руку перехватили, вывернули так, что затрещали суставы.

– Пес! – прогудело пламя сквозь грохот барабанов и скрежет электрогитар. – Еще-раз-попадешься-убью!

Его отшвырнуло на дорогу. Павел упал головой в пыль, и мир перевернулся, как стеклянный шар. И там, в этом шаре, в опрокинутой церкви, крестом вспоровшей кровавое небо, из распахнутых дверей посыпались люди.

23. Без языка

Приступ случился почти сразу по возвращению в Червонный кут. Багряная монета солнца обуглилась и завалилась за окоем, а вместе с ней повалился и Степан. Очнулся он, когда над тайгой горел лишь узкий огненный ободок, зато все небо было вымарано кровью, и кровь текла по подбородку, оседая в спутанных волосах и капая на рубаху.

– Что… – прохрипел Степан, вытирая губы. Язык едва ворочался в распухшем рту, голова гудела, точно под черепом звенел и звенел взбесившийся колокол.

– Приступ у тебя был, Степушка, – пролепетала жена. Сидя на земле рядом, с непокрытой головой, она взволнованно всхлипывала и гладила мужа по щеке дрожащей ладонью.

– Сам… знаю, – отозвался Черных и отвел ее руку. – Кто с Акулькой?

– Сестра Алена…

– Черт знает, кто такая, – просипел Степан, заелозил ногами по рассохшейся глине, привстал. Чугунная башка тянула книзу, багряная муть перед глазами колыхалась, и сквозь нее проступали фигуры привидений – грязно-белые, как талый снег, дрожащие, как свечное пламя. Лица кривились уродливыми масками, не лица – хари.

Степана бросило в жар.

– Кто здесь? – в страхе спросил он.

– Кто же может быть, Степушка? – всхлипнула жена. – Наши все… брат Листар, да брат Маврей, да брат Арефий, да сестра Меланья, да сестра Зиновья с мужем и сыном…

– Зиновья!

Он захрипел и пропустил сквозь пальцы ссохшуюся землю. Она застучала глухо, точно о гробовую крышку.

– Отступница! – прохрипел Степан. – Чуял я, что гнилью пахнет, как от тухлой рыбины. Только не плоть это, а душа гниет.

Он поднял налитые кровью глаза. Зиновья съежилась, затрепетала. Ее тут же подхватил за плечи стоящий рядом муж.

– Батюшка, да я… – пролепетала женщина. – Сынок ведь мой… с того дня все чахнет…

– Чахнет, – эхом повторил Степан и вытерся рукавом. Болезненная дрожь скручивала мышцы, ненависть кипела в крови, обдавало жаром. – Оттого и чахнет, что Слово слабеет. Тут оно, – Черных схватился скрюченными, вымаранными землей пальцами за горло, – клокочет, бурлит, а выходит пустым паром, и наша община теперь как колокол без языка. Питать его некому, нет веры в вас!

– Мы ради Слова жизни перевернули! – отозвался со стороны мужской бас, в нем дрожало возмущение и злоба. – От всего отказались. От дома, от положения, от имени!