Их последняя встреча - [21]

— Нашуя? В Нью-Хэмпшире? Что он там делал?

— Не уверен, знает ли это он сам.

«О Маркус, — подумала Линда. — Мой бедный, бедный Маркус!» Она уже видела его пьяным раньше, в День благодарения, потом на Рождество, но тогда она до конца не поняла. Или просто отказывалась видеть очевидное?

— Ты думаешь об интервенции? Так, кажется, это называется?

— Полагаю, в этом не будет необходимости, — твердо сказал Дэвид: очевидно, он уже обдумывал этот вариант. — По крайней мере, я надеюсь, что не будет. Ему просто нужно встряхнуться. А в Нашуе его хорошо встряхнули. Он очень напуган.

— Ты знаешь какое-нибудь место?

— Я не уверен. Мне нужно позвонить в пару мест. Мне сказали, что лучше всего в Братлборо[11].

Линда вздрогнула от ужаса, представив сына в лечебнице. Она сжала губы. Если все настолько плохо, как сказал Дэвид… А так оно, конечно, и было; Маркус попал в аварию — какое еще требуется доказательство?

— Я бы очень хотела поговорить с Маркусом, — повторила она.

— Он спит. Ему что-то дали в больнице.

— Понимаю. — Линда вздохнула, чтобы сдержать гнев. Неестественно было отлучать мать от ребенка. Хотя, честно говоря, Маркус вряд ли был ребенком.

— Если все так плохо, как ты говоришь, то, должно быть, последние месяцы были для тебя трудными, — обронила Линда, стараясь быть великодушной.

— Я люблю его.

Это заявление было слишком смелым — как если бы человек голым шел по улице. Смерть Винсента освободила Маркуса. Через месяц он сообщил матери и сестре, что является гомосексуалистом. Через год нашел Дэвида.

— Я и понятия не имела, что он так несчастен.

— Не знаю, какое отношение имеет к этому счастье.

«Почему человек становится алкоголиком?» — подумала Линда. Недостаток материнской заботы? Плохое наследие? Фатальный ген, часто встречающийся в ирландской крови? Она едва помнила отца, зато хорошо знала своих дядьев, которые были или мрачными и угрюмыми, или бодрыми и задорными, а иногда жестокими. Подумать только, какой самодовольной она была когда-то, втайне радуясь успехам своих детей: Мария в Гарварде, студентка медицинского факультета, Маркус в аспирантуре Бостонского университета. Как часто в разговоре она словно невзначай упоминала эти престижные названия? А теперь придется говорить: мой сын — алкоголик. Мой сын Маркус — алкоголик.

А она сама — не алкоголик? Все ее питье представало теперь в другом свете.

— Машине конец, — сообщил Дэвид. — Ее отбуксировали. — И снова пауза. — Он расстанется со своими правами.

— Знаю, что расстанется. — Линда сдержала зарождающийся скорбный стон. — Нам нужно найти адвоката.

Слишком поздно она услышала это «мы».

Дэвид терпеливо подождал, словно теперь родитель разговаривал с родителем.

— У нас есть адвокат, миссис Фэллон. Наш друг. Очень хороший.

Сидя на кровати, Линда поднесла руку ко лбу, который стал холодным и влажным от этих новостей.

— Ты будешь сообщать мне, — сказала Линда, пытаясь сдержать истерику в голосе. — Ты будешь сообщать мне, как он себя чувствует и что вы сделали. Что вы решили.

Она была уверена, что услышала вздох.

— Конечно, сообщу, — пообещал Дэвид.

Линда легла на кровать. Маркус страдает — от стыда и разбитого колена. И будет страдать еще сильнее на суде и наверняка во время реабилитации, о которой она ничего не знала. Может быть, реабилитация — болезненная физически процедура? Может, она мучительно утомительна? Линда попыталась вспомнить все случаи, когда видела, как Маркус пьет. Когда он учился в университете Брауна, у него в холодильнике было пиво. На пляже он иногда начинал днем с джина с тоником. Тогда она думала, что питье было чем-то радостным и праздничным, просто летней забавой. Но она знала, не так ли? Она знала. И прощала сына, когда был еще шанс осознать слово «проблема», прощала почти так же быстро, как смирилась, когда узнала, что он — гомосексуалист. И тогда она тоже знала. Конечно, знала.

В ней нарастало отчаяние, смешанное с раздражением. Она оглядела комнату, и ее роскошь поблекла от этих новостей из дома. Линда встала с кровати и принялась расхаживать, скрестив руки на груди. Она говорила с собой, с Маркусом, с Винсентом — слабая имитация того, что было нужно. Она ходила, пока не исчерпала всех слов и не подумала, что должна выйти из этой комнаты. Иначе она сойдет с ума.

Линда с опозданием присоединилась к мероприятию в номере для приемов; уже почти подошло время собираться на ужин. Шум был громче, чем накануне (больше выпивки в последний день фестиваля?). Нет, это было что-то еще: температура праздника поднялась на градус или два от торжественности происходящего, чего раньше не хватало. В центре самой большой группы стояла миниатюрная женщина, одетая в мышиные цвета. Хлопнула фотовспышка, Линда попыталась увидеть, что происходит, но не захотела присоединяться к толпе — природная скромность взяла верх над любопытством. Она подошла к бару и заказала пиво, но, вспомнив Маркуса, передумала. Вместо этого взяла с блюдца сыр бри, крекеры и пикули. Ее рот был полон, когда рядом появился австралиец, которым теперь пренебрегали.

— Вы слышали новость? — обратился он к ней.

— Какую новость? — Она приложила к губам салфетку.